Крысиный король

…Потом Вальтер расплатился, но захотел еще чашечку кофе. Потехин от кофе отказался. Широкое окно кафе позволило нам с Вальтером увидеть, как Потехин прошел шагов десять — двенадцать по направлению к станции метро. Он словно чувствовал, что мы на него смотрим. На последнем шаге, перед тем как пропасть за краем окна, он выбросил назад левую руку, два пальца показывали знак «виктори». Больше я Потехина живым не видел.

Моя квартира Вальтеру не понравилась. Ему было тесно. Он принял душ, вышел из ванной замотанным в полотенце, зашел в маленькую комнату, лег на тщательно заправленную Потехиным кровать и заснул. Когда я зашел в комнату — было пора ехать к заказчице, — то поразился его мускулатуре и обилию шрамов.

По дороге к Дерябиной он развлекал разговором о коллекции ручек, доставал заигранную у водителя Зазвонова-сына, любовался на нее, говорил, что такой модели у него нет, говорил, что Россия богата теми вещами, о которых мы сами не знаем, что в предыдущий свой приезд зашел за выпивкой в маленький подвальный магазин и обнаружил там кентуккийский бурбон, который разливают не более пятисот бутылок в год и который в Штатах стоит около тысячи долларов, а тут, в говенном подвале, он купил его за семьсот рублей.

— Страшное говно оказалось, страшное! — сказал Вальтер.

— Это была подделка!

— Я потом заказал себе бутылку. Из Кентукки. Тоже говно!

Ручкой «Шеффер» Вальтер давал автографы и в особняке Дерябина, но уже не на каком-то спецслужбистском бланке. Книги моего брата — не bruder’а[15], поправил он дерябинскую вдову в самом начале знакомства, а vetter’а[16], — изданные на хорошей бумаге, с иллюстрациями, фотографиями, в семье Дерябиных покупали все. Начиная с первой, по мере выхода в свет. Полное собрание трудов vetter’а стояло на полке. Книга про супы, книга про мясо, книга про рыбу, книга про пирожки и десерты. Еще три — в коробке, в суперобложках.

Мужественное лицо Вальтера на четвертой странице обложки каждой книги, умный, проницательный взгляд, прическа волосок к волоску, чуть ироничная улыбка. Сестры были в восторге. На меня смотрели как на шофера, обслугу, доставившую их любимого автора на дом. Когда мы покидали имение, вдова Дерябина так расчувствовалась, что обсчиталась, понятное дело — в свою пользу. Вальтер пошутил, что, мол, с нее причитается за автограф, Нона напряглась, но до этого было еще далеко — пока Вальтера обхаживали, усадили пить чай. Виктория, стремительно спустившаяся по лестнице в холл и вошедшая в гостиную в предвкушении новой встречи с Потехиным, потускнела, но, кивнув мне как старому знакомому, уселась к столу, заплела длинные ноги, коленку нацелила на Вальтера, а сука Нона поставила на стол три чашки.

Посвистывая в манок, я обходил дом Дерябиных. Серые крысы плохо поддаются дрессировке. В них силен инстинкт свободы, который — так почему-то считается, — более прочих свойствен двуногим. Мои Акеллы, вне зависимости от их порядковых номеров, одинокие среди соплеменников, испытывали привязанность к обучившему. Им не было больше кому довериться. Никто другой не утешит, не залечит раны. Не пощекочет за ушком. Они делали для меня неприятную — с этим можно было бы поспорить, уверен, что многим из них, даже подавляющему большинству, нравилось убивать себе подобных и выедать им мозги, — неприятную, но нужную работу, я давал им кров, еду — иногда хочется салатный листик, морковку, один из них тосковал в клетке, пока я не догадался дать ему оплетку от компьютерного силового шнура, такие грызли крысы в подвале компьютерщиков Катиного олигарха, — я подсаживал к ним самок, но тут многие из них пасовали, забивались в угол клетки, самки их волтузили, что, впрочем, неудивительно — у людей зачастую складывается сходная картина: безжалостные палачи, убийцы обычно подкаблучники.

Акелла не отзывался. Пришлось, продолжая подманивать, собрать аппаратуру: антенный измерительный комплект, преобразователь, блок управления, сверхчастотный анализатор, стационарный и переносной, на столе в холле дома Дерябиных стоял мой ноутбук, пока Вальтер в гостиной царил и купался в славе, программа выдала результат — дом Дерябиных был frei von Ratten.[17]

Мне уже казалось, что Акелла погиб, пал в жестокой битве, скончался от ран, умер от разрыва сердца, сожрав последнего сородича. В печали я даже перестал дуть в манок. Лишь бы найти его тельце, пусть изодранное, искалеченное, его я опознаю среди тысяч других крыс, омою, обряжу, похороню по заведенному ритуалу. И тут я увидел Акеллу. Он сидел под разлапистым кустом и чистился — расчесывал шкурку на брюшке, что-то выкусывал, поглядывал на меня, словно хотел сказать — слышал, слышал, извини, надо было привести себя в порядок, — на нем не было ни единой царапины, усы его топорщились, даже на хвосте не было следов смертельных схваток, а ведь за хвост кто-то из обреченных на гибель крыс обязательно хватал.