Крысиный Волк

Я припомнил торопливые, брызжущие слюной слова господина Версуса, и моему взору предстали лица тех, кого я не знал, — лица моих собратьев по несчастью, которых, как и меня, поманили к жизни надеждой на свободу. Они были тусклы, неразличимы, неопределенны, но все же я сумел рассмотреть в них то, что видел в себе. Они жаждали свободы и ради нее были готовы на все. Еще вчера мы не подозревали друг о друге, а завтра нам, возможно, предстоит стать смертельными врагами. Смертельными в буквальном смысле слова, ибо мы будем нести друг другу смерть. Хотел ли я одарить их, безвинных предо мною, смертью? Все равно, что спросить, хочу ли я смерти. Конечно нет! Я никогда не кутал шею в намыленную петлю. Я никогда не искал смерти. Ни за какие деньги. Ни за сто тысяч, ни за миллион, ни за… Признаться, мои представления о числах, особенно касаемо денег, застревали на границе числа с шестью нолями. Большего я даже вообразить не мог. Баснословная сумма, однако я мог вполне прожить без нее. При условии, если останусь жив. Но ведь толстый господин с задатками прожженного коммивояжера не скрывал, что деньги есть лишь приложение к главной награде — к жизни. Деньги — без них можно прожить, а вот жизнь… Какого черта я заладил одно и то же? Интересно, о чем сейчас думают остальные?

Вне всяких сомнений, примерно о том же, о чем и я. Хотя кто-то уже, наверно, и не думает. Я знавал людей, без колебания делавших выбор между жизнью и смертью, особенно, если жизнь была чужою. Такие с брезгливой усмешкой нажимали на курок излучателя. Я и сам так поступал, хотя порой мне казалось, что это не я. А возможно, это и впрямь был не я, а кто-то другой. Другой Дип Бонуэр, пришелец из отражения, именуемого здесь смертью. Такое случается, я сам был свидетелем тому. Однажды мне довелось видеть самого себя из иллюминатора космолайнера. Я шагал по безбрежной черноте, а следом бежала свора звездных псов, лохматых и добродушных. Я шагал в пустоте и улыбался себе — тому, который с раскрытым ртом прилип к светящемуся кругу внутри металлического цилиндра. И я не верил ни в то, что люди могут жить внутри стальных гробов-звездолетов, ни в то, что они могут вот так запросто прогуливаться меж звезд. Но это было, хоть я и не верил. Это было, как была и смерть.

Страшила ли меня смерть, гаденькая старушонка с зазубренной косой за спиной? В ней было что-то от одной из моих школьных наставниц — она преподавала естествознание. Та же угловатость, то же бесполое лицо, та же беспощадная справедливость. Когда она ставила пару, ее рука олицетворяла для меня неотвратимую длань Клото, перерезающую очередную нить. Не скажу, что я боялся ее, но и не скажу, что любил. Не бояться и не любить — единственно верное, на мой взгляд, отношение к смерти. Глуп тот, кто боится. Это все равно, что дрожать в преддверии наступающей ночи. Еще глупее любить. Любовь умирает на пороге смерти, облачаясь в саван небытия. Я хотел любить и потому не желал умирать. А значит, надлежало трезво взвесить все «за» и «против» и дать ответ.

Сначала «против». Против было очень немногое. Против была сама вероятность смерти. Я трезво оценивал собственные силы и потому не испытывал особых иллюзий относительно своих шансов на успех. Эти шансы были несоизмеримо малы. Но что означает опасность умереть для того, кто похоронен заживо? Лишь подтвердить собственную смерть фактом, почувствовав себя при этом хоть ненадолго живым.

Почувствовать себя живым — это было первое и громадное «за». Но рядом дышала смерть. Дышала влажно, жарко, неровно, как дышит охваченный лихорадкой больной. Это дыхание леденило кровь и заставляло сердце биться частыми упругими толчками, от которых в глазах появлялись черные пятна.