Крысиный Волк

Уставив зрачки в бесконечно серый потолок, я пытался понять, что же страшит меня более — смерть или существование в этих стенах. Вывод был очевиден, хотя и дался нелегко — серое страшило сильней. Если прежде я сумел как-то смириться, свыкнуться с ним, то теперь, когда меня поманили иллюзией свободы, вновь остро ощущал ту непереносимую тяжесть, с какой давили на меня бетонные своды тюрьмы Сонг. Вы даже не можете вообразить, что чувствует наглухо впечатанный в серую клетку человек, единственный раз за десять лет видевший солнечные лучи, да и то искаженные светофильтрами, человек, совершенно забывший, как выглядит живая трава и чем пахнет текущая по извилистому овражку талая вода. Ты заживо погребен, тебе хочется завыть в полный голос от тоски и одиночества, но даже и этого ты сделать не вправе, потому что назначенное тебе страшнее. Ты заключен в предбанник иного мира и приговорен бесконечно долго ожидать последнего суда, который, может быть, подарит тебе успокоение. Но лишь — может быть. Верно, так ощущали себя тени, бродившие по берегу Ахерона. Именно потому жизнерадостное олимпийское язычество сменилось сумерками народившегося на Востоке идола. Христианин верил в посмертный исход, эллин навечно был подвешен в затхлом бесцветье ожидания Аида. Ни хорошо, ни плохо. Нечто среднее, которое на деле — тоскливое ничто, в котором человеку нет места. Это грань, разделяющая двуцветье. А в жизни должен преобладать какой-нибудь цвет, не обязательно даже белый, черный тоже годится, хотя он и олицетворяет ее оборотную сторону. Даже ради черного стоит рискнуть. Смерть отрицается смертью. А отрицание, сведенное воедино дважды, порой предполагает положительный результат. Тот самый шанс, который непременно есть, даже когда его быть не может, потому что он предусмотрен теорией вероятности. И я осознал, что готов рискнуть, а осознав, понял, что отвечу завтра.

Глава 5

— Да, — сказал я.

Толстый господин взглянул на меня без ожидаемого мной интереса:

— Как я понимаю, вы согласны.

Мы вновь были на «вы», что, верно, должно было подчеркнуть торжественность момента.

— Да, — повторил я, испытывая вполне объяснимую досаду по поводу того равнодушия, которое исходило от собеседника.

— Хорошо, тогда поставьте подпись.

Сквозь щель стола вылез лист бумаги. Я неторопливо цапнул его. То был договор, какой я видел накануне. Только теперь он был скреплен печатью Высшего Конституционного Совета, жирно оттиснутой над первой строкой. Как все и должно быть.

Я посмотрел на толстяка, тот, в свою очередь, внимательно наблюдал за тем, как я изучаю документ.

— Чем мне расписаться?

— Видите внизу листа черный кружок?

— Да.

— Прикоснитесь к нему большим пальцем правой руки и подержите палец в таком положении несколько секунд.

Я исполнил то, что было велено.

— Достаточно?

— Вполне.

Я поднял руку. На черном фоне отчетливо виднелся зеленоватый отпечаток моего пальца.

— Все?

— Да, спасибо. Теперь суньте договор обратно в щель.

Лист исчез в чреве стола, а через мгновение очутился в руках толстяка. Дотошно изучив отпечаток, представитель Корпорации положил бумагу в папочку, где уже покоились несколько подобных листков. Физиономия его выражала крайнюю степень довольства. Так ухмыляется кот, заприметивший оставленное без присмотра блюдце со сметаной.

— Что теперь? — поинтересовался я, испытывая желание въехать в эту жирную рожу кулаком.

— Теперь вам предстоит пройти физиологическое обследование, а также проверку на психодетекторе. Приходилось слышать о таком?

— Да, — подтвердил я. — Когда-то подобное устройство именовалось детектором лжи, но потом это название показалось кому-то наверху неблагозвучным и было заменено на настоящее.

Лицо представителя Корпорации превратилось в одну сплошную улыбку.

— В таком случае, господин Бонуэр, сейчас вас проводят в бокс, в котором вам предстоит провести весь подготовительный период, а через некоторое время отведут на осмотр. В свою камеру вы больше не вернетесь. Отныне вы — свободный человек! — Толстяк привстал и церемонно дернул головой. — Позвольте поздравить вас с этим!

Я кисло кивнул в ответ. Никаких особых восторгов я покуда не испытывал. Версус оскорблено пожал плечами, сел и вызвал охрану.

Под бдительным присмотром двух привычно безликих хранителей я был препровожден в небольшую комнатку, внешне мало чем отличающуюся от моего прежнего жилища, и оставлен там.