Крысобой. Мемуары срочной службы

Не хочешь. Ты поняла, что начали. Меня обижает грубость. У меня нет времени — поэтому сокращаю пути. Отбила откровенное движение, но в десятую ночь ты взяла бы именно хлебную корку. Только после положенных промедлений и приседаний.

Я принес пятнадцать капканов — смерть сгущается до смешного. В молодости с одной знакомился. Нежная — поэтому познакомились. Я встретил на трамвайной остановке подчиненного дезинфектора с пакетом. Только я знал, что он везет.

Дезинфектор рассказал: нашел самочку у спущенного капкана, без царапины, но — мертвая. Видно, задела капкан, он вдарил! — умерла от страха, разрыв сердца. Дурак лепетал, я уже осматривался кругом, поняв — это обморок. А девушка уже сидела на пакете. Я шевельнуться не успел — спрыгнула и, извиваясь меж ног, юркнула в переулок.

Я ее отыскал. Она тоже не хотела, долго возились, нельзя описать, когда и ночью ты с ней, оставаясь один, когда вдалеке проходит осень, тоже осень. Как и многих, ее подкосило одиночество. Тяжело вдвоем: смерть и ты. Она очень мужественно терпела, все понимала. Всегда меня видела. Совсем не верила. Вот тогда я пустил к ней друга. Подавленного, неспособного загрызть раба, но — живой, тепло рядом, мог чесать спину — готовый друг, я приготовил его прежде. Я приучил его есть кашу. Нужную мне кашу. Он всегда смело к такой каше подходил. И она за ним — подошла. Когда подыхала, подползла и укусила его в хвост.

А тебя… Старый называет такой способ «шахматы», я называю «квадратно-гнездовой». Смотри: капканы ставятся в три ряда, уступами, образуя сплошную стену. Обойти невозможно. Тебе надо ходить точить зубы, лизать росу на ржавой трубе. Искать жрать. Пойдешь…

— Включите свет! Здесь можно свет?!

Я передернулся, бормоча:

— Нет, свет… Зачем? Кто?

Всмотрелся в ночь; невеста дрожала на подвальных ступенях, прижав ладони ко рту, почти кричала:

— Что вы делаете? В чем руки у вас?

— Мука. Насыпаю на пол муки. Чтоб следы, дорожку видеть. Как пройдет до капкана. Я тут ловлю, завтра должен взять. Что вы так испугались? — У самого билось сердце в теснящейся груди.

— Так страшно. Вошла, а вы сыплете что-то белое на пол и все время шепчете. Я подожду наверху.

Наверху она спросила:

— С вами что-то случилось вчера? Вы так убежали…

— Мне нельзя вас провожать.

— Можем тут посидеть… Скучаете у нас?

— Тут у нас завтра ожидается… веселый день.

— Могу вам книги принести. Только мне кажется: вы не читаете.

— Почему, я люблю. Вот у Мелковой «Синантропия грызунов и ограничение их численности». «Биология серой крысы» — Рыльников издает. Отчеты о подавлении крыс в Будапеште, если с вечера начнешь — на всю ночь. Я ведь не чистокровный дератизатор, я садовую муху знаю… Надо подчитывать.

— А про муху… Интересно?

— Еще бы! На кандидатскую собрал. И выгодно: заказы на дачах, а на дачах народ жирный, угощали. А потом так получилось — на крыс. Тогда день-ночь читал девятнадцатый век. Записки графа Мокроусова отрыл — знаменитый граф! Однофамилец вашего первостроителя. Отличился в декабристах, или в Венгрии они что-то победили — в отставку и на крыс. Я узнал почему. Из-за жены. Красивая, портретов нет, но все пишут: золотистая кожа. Только про кожу, но какая разница — он ее любил. А околела от холеры. Трупу в леднике крысы щеки выели, нос. Они вообще… мягкие места. Вот грудь, если женщина. И у нее наверняка. Он как раз что-то подавлял, прискакал, а тут… И съехал. Бросил Москву, свою бабу не хотел хоронить в городе, где крысы. Закопал в глуши. Первый русский дератизатор. Старый не признает за ним научного значения, у Мокроусова опыты наивные: крысу привязал среди двора, чтоб ястреб сцапал и: чья возьмет? С ежиком стравливал. Ежика нашли без признаков морды. Из Венгрии старика вывез крыс доставать. У старика в каблуке долото вделано, такая железка заточенная. К норе клал сало, а сверху — ногу. Крыса высовывалась — хрясь! Нет башки. Заболеть ни хрена не боялся. По саду в беседках из крыс узоры набивал — звездочками, а в простенках — крысиных врагов чучела: филины, коршуны, кошки. Особых крыс распинал, и табличка «Предана смерти за то-то». Еще узоры плел из золотых хвостиков — хвосты сушил, полировал, делал твердыми и золотил.

— А кто сейчас он?

— Как кто? Это когда было… Помер! Жену забыть не мог, ночью пойдет в сад, кричит: где ты, на Олимпе? В Эмпирее? Выше? Писали: имел несчастную страсть придерживаться чарочки. Умер от полной апатии ко всему.

— Я хотела… Ваша жена умерла?

— Да нет, какой там — можно сказать, развелись и не видимся. Родня ее меня терпеть не может. Я ее в деревню упрятал. Они не понимают, а ей там лучше будет.

— Красивая?

— Ну как… Я сочинять не буду, я за свою жизнь раздел, чтоб догола, баб — ну, не больше двадцати. Знаешь, все очень похоже. Рты, животы, некоторые места вовсе — один в один. Особенно лежа. Трудно сравнивать. Но вот у нее, например, было три груди.

— Что?

— Три груди. Ну в основном у всех две. Бывает одна, но вот три — реже. Вот у нее. Мать, да куда ты пошла? Я ж не считаю твои! Вон какой у тебя зад, да я люблю тебя…