Крысобой. Мемуары срочной службы

— Ты не спишь? Болит желудок?

— Никого нет?

— Мужики у телевизора. Чего тебе этот Гриша?

— Ты прав: их нам не сдвинуть. Но крыс мы приведем. Из мясокомбината. Ты понял? Они на взводе, жрать нечего. Если отрезать от воды — тут же сдернутся!

— Подожди, ты проснулся? Что несешь?!

— Не ной. Сколько цехов? Мясокостный есть?

— Опомнись, самое меньшее — триста тысяч… Разве можно?

— До города час пешком. Дойдут в двое суток. Как раз. Развилок нет. В поле не пойдут — снег. Ты ему объясни, как правильно… Попомнят. Зови!

— Что ты несешь?! — с сердцем воскликнул Старый.

— Все равно.

— Хорошо-хорошо, хорошо. Но тебе не все равно — запомни!

— …Да, Гриша, да, есть способ. Сядь. Трактор с плугом можешь?

— Да у меня кум в совхозе!

— Я тебе рисую: забор ваш, если лицом стоять.

— А где вахта?

— Вот. Это ручей, куда ходят пить. От угла забора пашешь вдоль ручья, до трубы, куда ручей втекает, и дальше — к дороге. Но между бороздой и дорогой оставляешь проход. В три метра. На этих трех метрах не колесить, чтоб не воняло. К воде им теперь не подойти — ночью они вдоль дороги уйдут, если вечером распашешь. Только не звони, что мы научили. Сделаешь, и сам за ворота не суйся.

Арест снайперов

Время «Ч» минус 2 суток

Не мог спать, и Старый ворочался от возбуждения. Как пацаном перед выездом в грибные места. Как после драки. Мучает близость завтра и его ненаступаемость. Кажется, сон — миг, закрыл глаза, открыл — утро. Выходит, до все решающего дня осталось моргнуть. Так близко, что горячо. Но это отсюда, с вечера. Когда просыпаешься, уже не чуется, что вчера — миг назад. Просыпаешься другим — ощутимо прожившим сонное время. Тело помнит. Похоже, двоится дума о смерти. Если воскресенье есть — умирающего от него отделяет один последний вздох. Но с какой же тяжестью суждено отделиться от земной приснившейся жизни, если даже одна сонная ночь так тягостна? Не думать о завтра, так скорей.

Мешались обрывками хворь, московские стены, напряг побега; суть — бежать легко, явной силой они не остановят, если успеем тронуться; после бабы простуженная мокрая пустота, грязные ноги, собирал яблоки; уедем, улыбаться; завтра они подожгут — способный подонок, дорожки через улицу — и я б так сделал и еще добавил дорожки запахов; как же нас крутанули! Не посплю — откуда силы?

После бабы ноги склеились, слизь, отмыть. Как там друг наш с плугом? Вдоль дороги им незаметно. С машины, если не знать, не видно. Даже стоя заметишь не вдруг. Повалят густо лишь в первые часы. К утру растянутся. В городе первое впечатление не от числа — от непрерывности. Закон: где шли первые — пройдут до последней, хоть лопатой бей. Переселение не сворачивает, оно затапливает преграды. Куда нам до мальчика. Мать честная, сколько ж ловил?! С каждого подвала! Где-то держать. Кормить! Есть, есть тонкости, чем перед выпуском кормить — он не знает. Нет температуры — добро. Больно эта медсестра колет. Если ухудшение — то ведь не такое, чтоб я слег. Не поймешь время.

— Выспался? А кто ж тогда храпел?

Укололи — уезжаем! Укол последний. Пропахана земля у мясокомбината. Традцать семь и три. Надо было спать в шапке. Я напился — вкусная вода. Празднично смотрел на часы — они за нас.

Ни разу не кашлянул — и дышу свободней! Беленькая беременная с мочалкой и полотенцем. Жаль, не скажешь ей: хочешь выпить? Она приостановилась:

— Хочешь выпить? Заходи после ужина.

Вдоль стены поплелся за ней. Игрались дверью душевой: пусти, и я; а если кто придет? да спят все; а вдруг? Все спали, я дал знак, Старый перенес в уборную мешок с вещами и затолкал под шкаф. Лестница — рукой подать. Запоры на окнах уже ходили свободно. Я обхватил раковину.

— Ты что?

— Резко нагнулся. Замельтешило.

— Иди ляжь.

Уже нет? Браться за мыло — нет? Умоюсь, нельзя отступаться сразу же. Вытянул из стакана зубную щетку и с первого раза состыковал ее с пастой — выложил белую веревочку на мертвую щетину. Мы еще дойдем и до мыла. Ткнул щеткой в рот — изнанку губ противно ожгло, неживой вкус наступил на язык, полетела щетка, заструилась из тюбика паста, я к стене и — вырвало.

Как стал к стене, так и некуда отступить — на штаны. День начинался-то хорошим. Слабость, свет убавился, губы дергались, по нутру сквозила пахнущая чужим боль — набежали из коридора, толкаются. Больше нечем — давлюсь слюной, свожу губы — ползут безобразно. Старый подтирает, лазит вокруг, отбрасывает чужие руки: сам я, сам — вдруг кто-то увидит наш мешок! — ведите его, погодите, смочил руку и смазал мне лицо тепловатой, щекотной водой — вот мои ноги, задергалось, сжало, полезло толсто со рта, и обжала неплотная густая вата ожидания — что-то, вот-вот, я спекся. Зимним ветром дохнул нашатырный спирт — я уворачивался.

— Тридцать семь и восемь.