Крысолов

В этот день я вернулся домой попозже Дарьи, что было событием редкостным и чрезвычайным. Пережитое и передуманное зашторило лик мой чадрою грусти и притушило блеск очей; а если говорить без выкрутасов, то был я голоден, грязен, мрачен и утомлен. Любимая мной, однако, не пренебрегла — обняла, утешила, приголубила. Пахло от нее розами, и я, прижимаясь колючей щекой к ее волосам и вдыхая их аромат, вдруг понял, что этот запах отныне будет ассоциироваться с Дарьей — и сейчас, и после, и во веки веков, в те далекие-предалекие времена, когда мы будем скрипеть суставами, пить не вино, а корвалол, и нянчиться с внуками. Должен признаться, что эта картина меня уже не пугала. — Что-то я по тебе соскучился, птичка… — Губы мои скользили по шее Дарьи, спускаясь все ниже и ниже, к ложбинке между маленьких грудей. — Чего-то мне хочется, а вот чего, не пойму. Может, подскажешь, моя красавица? — Есть пирог с капустой, — доложила она. — Еще — салями и салат с кальмаром. И брусничный морс. Ты любишь брусничный морс, милый? Потрясающе! Все-таки женщины — догадливые существа, в меру практичные и в меру романтические, и главная их ценность в том, что они отлично знают, что нужно оголодавшему мужчине. И не просто нужно, а в первую очередь. За первой придет вторая, а после — третья, четвертая и так далее, но все — в свое время и в своем месте, под мудрым женским руководством. Так что я расслабился и согласился на пирог.

Когда мы расправились с ним, Дарья спросила:

— Что ты так поздно, Димочка? Много дел?

— Много великих дел, — уточнил я. — Великих, но неприятных. Пришлось мир спасать, солнышко. Сначала — западную демократию, потом — восточную. Хоть она убога и хромонога, но все-таки наша, российская… И я, подумав, решил ее тоже спасти. Так, заодно… Как ты считаешь, это патриотический поступок?

Но она, не ответив, лишь улыбнулась:

— И это — все? Все, чем ты сегодня занимался?

— Не все. Спасение мира было глобальной задачей, а кроме того, я поработал с моей агентурой из ЦРУ и ФСБ. У них, понимаешь, возникли разногласия по одному вопросу… очень серьезные разногласия. К счастью, консенсус был достигнут. Само собой, не без потерь, но все же… Дарья прижала ладошку к моим губам, а другой рукой дернула за ухо. Голос ее звучал укоризненно.

— Димочка, милый!.. Ну, когда ты серьезным станешь? Когда, выдумщик мой? Карр-рамба! Крровь и кррест! Она мне тоже не верила, но я был согласен ее простить.

Эпилог

Двенадцатого, в воскресенье, мне никто не звонил; не позвонили в понедельник и в другие дни, будто Хорошев Дмитрий Григорьич, со всеми чадами и домочадцами, не исключая попугая, переселился в иное измерение, где не было ни КГБ, ни ФСБ, ни генерала Зубенко, ни остроносого полковника Скуратова. Зато через пару месяцев, когда в серых петербургских небесах затанцевали первые снежинки, я обнаружил в “Плейбое” красотку на полный разворот, с лунными розами в самом интимном месте. То была весточка от Бартона; значит, он еще оставался жив, в здравом уме и полной ментальной дееспособности, хоть неизвестно, надолго ли. Впрочем, зулус, парень бывалый и тертый, мог поостеречься и не заглядывать в коричневый футляр, подброшенный экс-генералом; тогда его шансы на садик в Калифорнии становились вполне реальными.

Итак, ловушки захлопнулись, и все постепенно устаканилось. Все, кому надо забыть, забыли; все, кому надо помнить, помнят. Министр Икс, политик Игрек и полководец Зет, как все их заокеанские коллеги, сидят по кабинетам, подогревают народ на митингах и выступают в парламенте с патриотическими речами, то есть трудятся на благо родины, не жалея языков и сил. Не знаю, честен ли их труд, и как его воспримут потомки, но о глобальных переменах ситуации вроде бы пока не слышно. Скажем, чтобы продвинуть в президенты генерала Зет… И то хорошо! Beneflcium latronis non occidere, как говорили латиняне: благодеяние разбойника — не убить.