Крысолов

Знал ли майор Чернозуб, кому он действительно служит? Известно ли это другим — Леониду и Льву, Лиловой Рубахе и Джеймсу Бонду и прочим моим топтунам? Или они подчиняются дисциплине и лишних вопросов не задают? Приказано следить — следят, велят убить — убивают… Где тут правда? А главное — где вера и любовь? Все так непросто в мире, а особенно в нашей стране, веками бредущей из ночи в туман, а из тумана в ночь… Все тут переплелось, проросло друг в друга и намертво сцепилось — истина и ложь, алчность и бескорыстное служение, жестокость и доброта, маразм и великий взлет творческой мысли… И каждый из нас должен найти свою дорогу в этих дебрях, сообразуясь со своими понятиями о честности и достоинстве; каждый решает, чему служить, за что бороться — или не бороться вовсе.

Экс-генерал закончил просматривать описание и ткнул пальцем в дискету:

— Что здесь?

— Копия, Георгий Саныч.

— Хм… Предусмотрительно… Надеюсь, себе не оставили?

— Если оставил, сдайте меня в утиль вместе с компьютером.

Зубенко соизволил улыбнуться.

— Может, и сдадим. Главное условие нашего плодотворного сотрудничества, мой дорогой, — искренность. А также преданность. Не забывайте об этом, и вас не забудут. В смысле поддержки, защиты и благ земных… — Он повернулся, спрятал бумаги в сейф и произнес начальственным тоном:

— Когда поступит второй документ? Теоретическое обоснование?

— В самом ближайшем времени, — доложил я. — Например, тринадцатого, в понедельник.

— Хорошо. Иван Иванович, — кивок в сторону Скуратова, — будет держать ситуацию под контролем. В наблюдении больше нет необходимости, однако никаких шуточек и фокусов, Дмитрий Григорьевич! Сидите на месте, никуда не уезжайте. Двенадцатого, в воскресенье, вам позвонят, условятся о встрече. Скорей всего здесь. — Он хлопнул ладонью по столу, потом начал приподниматься как бы для прощального рукопожатия, но вдруг снова сел и заговорил таким тоном, словно оставалась еще одна, позабытая за важными делами мелочь. — Увидитесь с Александром Николаевичем, скажите, чтоб перестал дурить, вышел из подполья и взялся за работу. Все прощено и забыто, никто его не обидит, и все — а прежде всего я, — он ткнул пальцем в грудь, — все понимают, что Косталевский — человек незаменимый. Труднозаменимый, скажем так. И нам бы его заменять не хотелось. Он ученый, так пусть работает! Он, кажется, вам доверяет, Дмитрий Григорьевич. Так что вы постарайтесь донести до него мое мнение в самой… гм… лестной форме. Очень постарайтесь, мой дорогой!

— Слушаюсь! — Я поднялся, щелкнул каблуками и принял в обе руки широкую экс-генеральскую ладонь. Потом сказал:

— Позвольте один вопрос, Георгий Саныч? Какого черта вы ездили в Испанию? Сами, лично? Там ведь были три таких орла… верней, орел и два подорлика… Вам-то зачем беспокоиться? — В серьезных делах стоит побеспокоиться всегда, и всюду нужен хозяйский глаз и присмотр, — прищурившись, произнес Зубенко. — Взять ту же Испанию… Помните негра, который к вам в приятели набивался? Того, которого наш Чернозуб потешил “веселухой”? Помните, вижу… Так вот, он ведь и номер Чернозуба обшарил и кое-что там нашел… еще один футлярчик, коричневый… Нашел и увез с собой, своим, значит, специалистам — чтоб поглядели, разобрались… Ну, пусть глядят! Пусть изучают! Вещица-то редкостная — парализатор. Вам Александр Николаевич о нем не рассказывал?

Я, в полном ошеломлении, смог лишь помотать головой да припомнить — вроде бы был момент, когда Косталевский засмущался. Точно, был! Когда обсуждались возможные потенции — гипноглиф страха, например, и прочая жуть и ужас. Что же он еще сотворил, почтенный наш профессор?..

Зубенко с остроносым переглянулись. — Значит, не рассказывал… постеснялся… А это, Дмитрий Григорьевич, такой предмет, который редуцирует ментальную активность. Проще говоря, отключают мышление. Но не сразу, не сразу… Кто месяц продержится, кто — целый год, но рано или поздно тихий кретинизм обеспечен. Профессор наш Александр Николаевич сделал такую штучку, одну-единственную, в порядке эксперимента. Давно еще, в самом начале… Вот и пригодилась. Пусть разбираются, пусть!

Он засмеялся, а я, почтительно выдавив: “О!..” — шмыгнул за дверь. Волосы у меня стояли дыбом, а по спине струился пот. Спускаясь на лифте (конечно, в сопровождении охранника), я размышлял над тем, успеет ли Ричард Бартон дать фотографию в “Плейбой” — ту самую, с лунными розами, на фоне какой-нибудь топ-модели. Может, и успеет, но завести свой садик в Калифорнии ему, похоже, не судьба.

Ну, тут ничего не поделаешь. Не should have a long spoon that sups with the devil — кто обедает с дьяволом, должен запастись длинной ложкой.

* * *