Крысолов

"Надраить кафель, шашки наголо! Гуляш по почкам, батарея — к бою!” Лично я прошелся по попугаям, но в Испании даже эти мерзкие птицы были до отвращения культурными и посетителей не оскорбляли. Бровастый тип тащился за мной, а в отдалении маячили два братца-лейтенанта — делали вид, что интересуются колибри. Осмотрев попугаев, я перешел к туканам. К сведению тех, кто не читает словарей: тукан (не путать с птицей-носорогом) живет в Бразилии и Аргентине и делится (с точки зрения орнитологии) на две основные части: клюв и все остальное. Туканы бывают пестрыми, оранжевогорлыми, златоухими (или пятнистоклювыми), а также временами исполинскими. Вот у такого исполинского я и замер, рассматривая его с почтительным и искренним восторгом. Я глядел на это чудо, невольно воображая, как мой собственный нос растет и увеличивается в размерах, превращаясь в этакое полуметровое желто-сиреневое долото с основательной рукоятью-набалдашником. Таким долотом только камень крушить либо щелкать кокосовые орехи — размер как раз подходящий… Ну почему природа так обидела людей? Было б у нас подобное орудие, не пришлось бы изобретать ни клещи, ни кирку… Тем временем мой химерический нос продолжал расти, и когда он уткнулся в туканий клюв, за спиной раздалось деликатное покашливание. — Здоровая носопыра… Как думаешь, размножаться не мешает? Я подмигнул тукану, тукан весело подмигнул мне. Кажется, проблем с размножением у него не имелось — не то что у сексуально озабоченного попугая Петруши. Потом я обернулся и увидел, что сзади стоит тот самый бровастый тип — с сигаретой в зубах, с фотоаппаратом на шее и зеленой сумкой через плечо. Сумка была вместительной, хотя не такой огромной, как у Льва с Леонидом, зато усеянной блестящими заклепками; фотоаппарат был, разумеется, японский, из самых дорогих. Тип взирал на меня с каким-то пристальным и нездоровым любопытством.

"Может, голубой?” — мелькнула мысль.

Но хрупкие кондиции голубых обычно сопоставимы с этажерками, а этот, как сказано выше, напоминал шкаф: брюхогрудная дверца была массивной и выпуклой, и к ней прилагались плечеручные, диаметром с мое бедро. В целом конструкция была капитальной и крепко сколоченной — не хуже, чем у вчерашнего зулуса. — Борис! — Бровастый шкаф протянул мне руку. — Можно Боря или Боб. А ты — тот самый парень, который поит земляков? Всех без разбора и задаром? Что ж, это объясняло его интерес к моей персоне. Но на обычного халявщика он все-таки не походил: во-первых, абсолютно трезвый, а во-вторых, без всякой искательности во взоре.

Мы обменялись рукопожатием, и я представился. Затем, потеряв к тукану всякий интерес, мой новый знакомец начал расспрашивать про карточку “голд-сеньор”. Я вынул ее из кармана и продемонстрировал с чувством законной гордости. В определенном смысле она являлась таким же чудом, как амулеты моего покойного соседа.

Боря-Боб, ослепленный блеском золотых полосок, с восхищением причмокнул:

— Именная, каленый пятак тебе к пяткам! И где ты ее раздобыл?

— У голд-вакашников, — ответил я.

— А мне почему не дали? За кровные бабки?

— А потому, что ты — обычный гость, а я — почетный.

Шкаф Боря осмотрел меня с ног до головы и покачал головой:

— Не похож ты на почетного. Стрижка не та, перстней на пальцах нет, и рожа, как у профессора Менделеева. Тоже небось химик?

— Химик, — согласился я и помахал у него перед носом своей карточкой. — Видишь документ? Его ведь подделать недолго, если с умом… Но здесь, — мой палец коснулся золоченого края, — содержится особый реактив. Макнешь в спиртное, полоска пропадет, а вынешь — появится снова. Простенько и со вкусом… Никаких подделок или машинок, чтоб подлинность проверять. Усек? — Усек, — Боря-Боб склонил массивную голову. — А вот чего я не усек: при чем здесь ты?

— При том, что химик. — Я сунул карточку в карман, золоченым обрезом наружу. — Реактив-то мой! За него и отвалили. Шесть дней плюс перелет бизнес-классом… И все за хозяйский счет.

— Вот оно как… — протянул Борис, задумчиво поигрывая бицепсами. — Небось еще и бабок отвалили?

— Не без того.

Я подхватил его под руку и повлек мимо клеток с туканами. Играл он неплохо и в иной ситуации сошел бы за простачка, милейшего, в сущности, парня, любителя выпить и закусить — особенно если земляк угощает. В ином раскладе он мог оказаться бандитом, отстрельщиком из команды гамма либо приспешником мормоныша — опять же из тех, что мостят дорожки на тот свет. Но был один характерный признак, одна существенная деталь — два сероглазых братца-лейтенанта его не отшивали. Совсем наоборот: увидев, что мы с Борисом подружились, они направились к полковнику — затем, чтоб придержать страуса, никак не желавшего расставаться с хвостом. Вывод был ясен и тривиален: эта троица подавала в одни ворота. Видимо, в те, где ловил мячи остроносый вратарь.