Крысолов

По завершении экскурсии мы с Борей-Бобом были не разлей вода. За обедом в мавританском ресторанчике дружба наша расцвела и окрепла. Ресторанчик баловал гурманов сугубо морскими блюдами, и я, заметив, как посетителям тащат суп из мидий и как скрипят на зубах устрицы, внутренне содрогнулся, призвал официанта, проконсультировался с ним и заказал “биг фиш” — иными словами, не просто рыбу, а очень большую, величиною с том “Истории КПСС”. Боря, по незнанию языка не принимавший участия в переговорах, мой выбор одобрил: тарелка с рыбой напоминала колесо от “Жигулей”, орнаментированное с краю жареной картошкой. Всю эту благодать мы запили бутылкой белого и отправились в автобус — во главе с полковником, тащившим пук страусиных перьев. Наступило время сиесты, когда природа замирает, в торговле перерыв, мухи не ползают по стенам, а испанские доны и доньи сладко дремлют в своих фазендах.

Мы возвратились в отель, и я последовал их примеру.

* * *

Акклиматизация протекала успешно; длительный сон меня освежил, и я был готов к новым подвигам и авантюрам. Мудрый обычай — устраивать сиесту, но еще мудрее кончать ее в положенный час. Вот в наших родных палестинах сиеста затянулась и плавно переходит в мертвый сон, который называется стагнацией. И кто в том виноват?.. Вероятно, особенности национального климата… Спустившись в ресторан, я отужинал (цыпленок под соусом кэрри, салат — похоже, из кактусов, бутылка минеральной) и направился в бар — только не в тот, что на открытом воздухе, а в тот, что имел место рядом с обеденным залом. Здесь хлопотал Санчес, и мы с ним на правах знакомых обменялись улыбками; у стойки паслись британцы, пили на шестерых бутылку “Джека Даниэлса”, а в углу сидели те самые веснушчатые, которых я не сумел опознать — может, шведы или голландцы, а может, датчане с Фарерских островов. Эти пробавлялись пивом. Позорр-ники, как сказал бы Петруша.

Вспомнив про Петрушу, я, естественно, подумал о Дарье, заскучал и спросил у Санчеса чего-нибудь подкрепляющего. Чего-нибудь местного, но не слишком экзотичного, чтобы грусть развеяло, но до пяток не прожгло. Бармен выставил квадратную бутыль с желтоватой маслянистой жидкостью, налил стаканчик и пояснил, что русские сеньоры “это” любят Прекрасное средство, чтоб разогнать грусть. А что касается последствий, то дон Диего пусть не беспокоится: у русских сеньоров расстояние от глотки до пяток намного больше, чем у нормальных людей. “Это” оказалось текилой. Я глотнул, чуть не выронил стакан и еле отдышался.

Видимо, я нетипичный русский сеньор.

Санчес, догадавшись о моих затруднениях, тут же плеснул в стаканчик белого. Я принялся шарить рукой по стойке, булькая и на ощуть разыскивая стакан, но вдруг меня чувствительно хлопнули ниже лопаток. Глубоко вздохнув, я вытер слезы, повернулся и увидел перед собой черную губастую физиономию с расплющенным носом и улыбкой до ушей. Разумеется, то был мой белозубый зулус. Оставалось лишь удивляться, как незаметно и быстро он очутился в баре и подобрался ко мне — не человек, а призрак, порхнувший на ароматы спиртного. Или тень. Тень Джеймса Бонда, скользящая в кремлевских коридорах в поисках секретов Политбюро… При виде его мускулистой фигуры и мыслей о Джеймсе Бонде у меня невольно вырвалось:

— Агент?

— Агент, — подтвердил зулус на отличном английском, демонстрируя белоснежные зубы. — Страховой. Интересуетесь? На случай безвременной кончины? Чтоб скрасить горе безутешным родичам?

Он с усмешкой покосился на бутыль с текилой. Глаза у него были большими, круглыми и темными, как ночь в амазонской сельве.

— Я холостяк и круглый сирота. Точно такой же, как мой отец и дед, — буркнул я, оглядываясь в поисках двух своих лейтенантов. Но их в обозримом пространстве не наблюдалось — то ли бдительность потеряли, то ли затеяли хитрую комбинацию с ловлей на живца. Томимый неясными предчувствиями, я нахмурился, нашарил стакан и отхлебнул порядочный глоток. Белое вино оказалось великолепным: в меру кислое, в меру терпкое и очень холодное.

Зулус тем временем не отставал: вытащил огромный, крокодиловой кожи бумажник, раскрыл его, нащупал визитку и сунул мне. На карточке — роскошной, розовой с серебром, с виньетками в уголках — значилось: Ричард Бартон, страховой агент “Фортуна Индепенденс”, штат Алабама, адрес, телефон, е-мейл. Кивнув, я сунул это произведение искусства в задний карман джинсов, под седалище. Теперь он протягивал мне лапу — вилы с насаженными на острия коричневыми сосисками.

— Дик! Ричард Бартон — для клиентов, а для друзей — Дик! Дик из Таскалусы, Алабама.

"Когда это мы стали друзьями?” — мелькнула мысль. Руку, впрочем, пришлось пожать: негры — народ темпераментный и обидчивый. Особенно из Алабамы, где их угнетали проклятые белые плантаторы.

— Хорошев. Дмитрий Хорошев. Из Петербурга.

— Кхо-ро-шефф? — произнес он по слогам, комично двигая челюстью. — Это фамилия? Очень сложная, очень… А как на английском? Я объяснил.