Крысолов

Перекусив в пиццерии, мы взяли такси и вернулись в отель в девятом часу. Дальнейшая программа была кристально ясной: бассейн и променад до бара. Я спросил бутылку белого, а Боб — стакан покрепче; затем мы вынесли столик в парк, уселись под цветущим тамариском и стали потягивать каждый свое. Мои лейтенанты куда-то запропастились — должно быть, от смущения за утренний провал, но Ричард Бартон из Таскалусы был тут как тут: приплясывая и поводя плечами, двигаясь как бы под звуки неслышимого джаза, подтанцевал к нашему столику с порцией виски и карманами, набитыми жвачкой. Поразительная личность! Если не пьет, то говорит, а если не говорит, так жует. Правда, угощать нас он не забывал. Мы потрепались о том о сем — о национальных пристрастиях в сфере напитков, о династии Бурбонов и испанском короле, чей гордый профиль украшал песеты, о паре гомиков, появившихся сегодня в отеле “Алькатраз”, о толстой немке, которая хоть не отличалась стройностью испанок, но вряд ли уступала им в постели. Выпили мы немного: я одолел половину бутылки сухого, а Боб с Диком — по три порции горячительного. Время за разговорами (вполне мирными, без посягательств на чью-либо печень) летело незаметно и быстро. Меж тем небеса потемнели и озарились яркими южными звездами, над горным хребтом поднялась ущербная луна, посеребрив воду в бассейне и выложенные искусственным мрамором дорожки, поле для гольфа покрылось мраком, а платаны и пальмы оделись густыми сумрачными тенями, став похожими на гигантских рыцарей в черных плащах. В парке и на открытой площадке у бара вспыхнули фонари, но публика — большей частью народ семейный, малопьющий — уже расходилась. Проковыляла толстая немка со своими чадами, тащившими ворох бутылок с пепси; чинно удалились британцы и датчане; тихонько уползли гомики; покинули бар пожилая чета из Питера и молодые супруги с шустрым малышом. Только неугомонный полковник Гоша все колобродил у стойки, заливая Элле, Стелле и Белле, а также бармену Санчесу, как довелось ему командовать полком в Афгане, как он гарцевал на полевой кухне и рубил моджахедов в лапшу. Девушки попискивали в самых драматичных моментах, а Санчес вежливо улыбался и ждал, когда же русский сеньор угомонится и свалится под стойку. По-моему, шансов у Санчеса не было. — Вот она, справедливость, — задумчиво протянул Боря-Боб, скосив глаза на полковника. — Одни отчизне служили, кровь проливали, а нынче топают на костылях… Другие жрали-пили и набивали карман, и теперь им все позволено — и та же выпивка, и бабы, и брехня о драчках, где задницы их отродясь не бывало. И власть опять же у них… Иду на спор, что этот шмурдяк всю жизнь просидел в тихой дыре под Питером или Москвой и на горы глядел отдыхаючи в Сочи… А нынче врет и не краснеет! И где ведь врет, каленый пятак ему к пяткам — не в Сочах каких-нибудь сраных, а в заграницах! Куда за рубль не долетишь! — Но ты ведь тоже долетел, — произнес я.

— Долетел!.. — Борис резко оборвал фразу, и мне показалось, что он хотел добавить: “За казенный счет”. — Долетел, зато не вру. А мог бы порассказать… мог бы… Он выплеснул содержимое стакана в глотку, поднялся и твердым шагом направился к стойке. Бартон дернул меня за рукав:

— Боб расстроен? Почему? Из-за утреннего инцидента? Так я готов искупить.

Может, мы и ему откроем счет в банке “Хоттингер и Ги”? — Боб душой тревожен, а это деньгами не поправишь, — объяснил я. — Он хочет не денег, а справедливости.

— Справедливость — тоже вопрос денег, — заметил Бартон с истинно американским прагматизмом.

— Отнюдь. И то и другое надо рассматривать в аспекте конкретной национальной идеи. Американская идея какова9 Что Штаты — оплот демократии, а раз оплот, то должны быть сильны и богаты. Богатство и сила измеряются деньгами, значит, кто при деньгах, тот и прав. Русская же идея совсем иная и коренится в православных и коммунистических догматах. Русские считают, что богатство — зло, а бедность — не порок, что духовное превалирует над материальным и что их миссия — распространить такие идеи по свету, в обоих земных полушариях, не исключая Антарктиды. Вот когда распространят, тогда и установится справедливость! Героям дадут по ордену, честным труженикам — по медали, а мошенники и тунеядцы вымрут сами собой. Понял? — Не понял, — отозвался Дик. — По-моему, это чепуха, и вот тебе живой пример: все страховые агенты — мошенники, но я не собираюсь вымирать. — Вымрешь, когда мы до вас доберемся.

— Не доберетесь. Пока что мы вам одалживаем деньги, а не наоборот. Мы замолчали, чтобы в покое и тишине обдумать национальную идею: он — свою, а я — свою. Боб тем временем топтался у стойки с полной емкостью в руках, но, против моих ожиданий, морду полковнику бить не стал, а даже чокнулся с ним и перекинулся парой слов с девицами. Затем вернулся к нам — повеселевший и возбужденный. Глаза его хитро поблескивали из-под нависших бровей, и даже квадратная физиономия вроде бы сделалась округлой.