Крысы

Сейчас он не глядит на женщин, пышущие здоровьем мидинетки, снующие взад и вперед, вызывают в нем отвращение. Он ждет трамвая; он замечает мосье Жарделя, тот отдувается, у него астма. Филипп ему кланяется. На мадемуазель Викур пальто в обтяжку, он ей кланяется. Авто Шарронов свеже покрашено. Он кланяется мадам Шаррон, которая носит глубокий траур по матери. Она постарела, возраст берет свое. «Ах, эти девушки, снующие взад и вперед все они потаскушки, все на один лад, ловят молодых людей хорошего круга, разводят сантименты, а когда попадешься, так в тебя вцепятся, так вцепятся, что никак от них не отделаешься», — думает он. Он запоздал, он только что расстался с Люси, своей любовницей, по окончании занятий перекинувшись с ней украдкой несколькими словами за казармами на Марсовом поле. Она беременна. Все средства, которые, по его настоянию, она приобретала в аптеке, не привели ни к чему. Беременна, дрянь этакая! И кажется, ничуть не беспокоится. Говорит, что сама воспитает ребенка. Внебрачный ребенок. Скоро весь город по сходству узнает, чей он — руссеновский.

«Ну нет, пусть выпутывается, как знает, но от ребенка надо отделаться».

Проходят трамваи с красными, синими, оранжевыми дощечками, но желтого все еще нет. «Вечно запаздывает», — брюзжит Филипп; он поздоровался с председателем суда, который, слегка сутулясь, Протискивается в толпе между кассиром Французского балка и белой блузой разносчика кондитерских товаров, обгоняет трех девочек на побегушках, которые замедляют шаг и любуются его величественной седой бородой.

Впервые Филипп, уверенный в своем умении согласовать свою чувственность, солидность положения сына известного адвоката и рассудочную мораль матери, боится скандала. Сын Руссенов наградил животом девушку простого круга, сын Руссенов прижил с ней ребенка, — нет, это невозможно!

Он нервно застегивает пиджак. Жилетка тесновата, он начал полнеть, и, хотя он среднего роста и крепкого телосложения, он боится, как бы у него не было брюшка; и от этой перспективы раздражение его только увеличивается. Вдали появляется его трамвай. Вагоновожатый растет, фонарь растет, появляется весь вагон целиком, в свою натуральную величину, знакомый вагон.

Молодой человек отпихивает локтем мальчика, задевает простоволосую работницу, наступает на ногу кондуктору, который как раз сменяется, и на мгновение заслоняет узкий проход. Он спешит; какое ему дело, что женщина, у которой на одной руке ребенок, а на другой— сумка для продуктов, откуда торчат деревянные грабли и жестяное ведрышко, не может пройти; он спешит. И кондукторша не останавливает его, так как его знают на этой линии. Какое значение имеет вся эта мелюзга по сравнению с встревоженным Руссеном, обдумывающим, как уберечь свою репутацию порядочного человека. Если бы он знал, он воспользовался бы своей машиной. Он протискивается в уголок на площадке и остается в одиночестве, ибо пассажиры расселись по местам.

Трамвай едет под гору, вагоновожатый тормозит и непрестанно нажимает на звонок, предупреждая прохожих, недостаточно быстро уходящих с дороги.

Женщины — в прозрачных блузках, так как уже становится жарко. На некоторых мужчинах — соломенные шляпы. В витринах магазинов готового платья на плетеных креслах сидят манекены в купальных костюмах, а дети-манекены играют опилками, изображающими песок.

Филипп ничего не видит, он думает.

«А что, если мать, считающая меня серьезным молодым человеком, узнает о моей связи…» И чего ради согласился он пойти к этой машинисточке, а главное, чего ради, вот уже скоро год, по нескольку раз на неделе ночует у нее. Чего ради? Надо было довольствоваться плодами, сорванными в зеленеющем лесу, а затем расстаться. Кто знает, может быть, он мог бы стать любовником своей двоюродной сестры Эвелины Майе… А теперь его связала по рукам: и по ногам Люси, которая ему опротивела. Да, опротивела, ему надоел ее вид недотроги. Но почему же он не мог отстать от нее?

Он раздумывает, трамвай останавливается, входит народ. «Может быть, я сентиментален? О, нет; завести интрижку, — это так, но любить простушку, которая не знает даже вкуса гусиной печенки и все сводит к себе одной, как животное, даже не помышляя о возможности духовной жизни; нет, благодарю покорно».

Трамвай идет через мост около открытого кафе, где приходят в соприкосновение две группы людей; те, которые пьют, и удобно располагаются в плетеных креслах, и те, которые не присаживаются к столикам, потому что им нечем заплатить за слишком дорогие спиртные напитки; там и сям среди второй группы мелькают дамы, которым не полагается занимать столики, — это дамы общества, дожидающиеся трамвая.

Филипп замечает Жака де-Сардера и рядом с ним молоденькую блондиночку. Он тотчас же соображает, что это, должно быть, та вышивальщица, с которой его приятель, сын мэра, познакомился в сочельник.

«Недотрога… но очень изящна!..»