Крысы

— У меня отличное положение, я представитель солидной фирмы, жену я смогу осчастливить, она-то уж, ни! в чем не будет терпеть недостатка, так как дело свое я люблю и со всем сумею справиться.

Франсуаза вспоминает его худую длинную фигуру, немножко кричащий галстук, правильные черты лица, со следами плохого пищеварения, и развязную речь разносчика, выбившегося в люди.

Не рыскать за заказами, есть каждый день досыта, хлопотать по дому и штопать носки, после того, как вымоешь несколько грязных тарелок, оставшихся от обеда, дожидаться, просматривая газету, возвращения уставшего за день мужа, подать ему шлепанцы, когда он снимет у печки ботинки, ложиться спать спозаранку, а по субботам ходить в кино; летом по воскресеньям отправляться в автомобиле за город, завтракать тем, что уложено в сундучок позади машины, — вот какую жизнь должен был дать ей брак с этим честным малым, нежной и заботливой рабой которого ей предстояло быть.

«Спать… раба…!» — вот два слова, которые машинально твердит Франсуаза, высовываясь из окна.

Особняк Сардеров в нескольких шагах от нее, чердачные оконца на крышах на уровне ее глаз. «Раба», — повторяет она, следя взглядом за воробьем, который, поклевав на мостовой, взлетает от окна к окну до крыши и, распушив крылья, садится на верхушку слухового оконца.

Франсуаза чувствует, как к ней возвращаются силы.

Перспектива жизни; в опрятной кухоньке, около человека, ревниво оберегающего свои привычки, возмущает ее. Любовь Жака уже не ложится на нее тяжестью, она уже не сгибается, словно под непосильной ношей, под его беспокойной, пылкой нежностью. Прямая, высокая, стоит она в амбразуре окна и напряженно смотрит на улицу, на сырую кирпичную стену, которая разрушается на солнце.

Только каменные церкви царят над черепицей, штукатуркой и деревом. Жизнь притулилась у отвратительных, нездоровых домов, у церквей, променявших бога на золото. Ее мечты каплями дождя падали! в водосточные трубы; образы ее грез, в которые она вкладывала всю свою надежду, всю веру в любовь, скользили по кровельным желобам, когда сумерки окутывали крыши и мансарды.

В данный момент она не мечтает, не создает себе образов — здесь просто стоит женщина, на минутку оторвавшаяся от иголки и разноцветных шелков, чтобы заглянуть в себя.

Она молча разговаривает с собой, словно шепчет молитву, словно рассказывает сказку.

На лоб набегают легкие морщины, на губах гримаска, которую можно принять за гримаску каприза.

Любовь, Жак.

Жак никогда не клялся ей в верности. Он ничего не обещал и не стеснял ее свободы. Но его жадная нежность тяжела для нее, существа хрупкого; по временам у нее словно захватывает дыхание. Вот только что, когда эта злая женщина прямо в лицо бросила ей оскорбление, она готова была задушить ее, чтобы спасти свою любовь. Ей так бы хотелось защитить, заслонить свою любовь, и принять на себя удары; но по временам она чувствует, что слишком слаба для борьбы; ей хотелось бы уснуть, забыть все, даже свою любовь, даже коммивояжера, неказистого на вид, брак с которым показался ей на минуту возможным, ничтожного коммивояжера, который еще ниже гнет спину, когда получает от довольных им хозяев новогодний подарок.

Она вспоминает, что в декабре прошлого года… но ей стыдно за свою слабость.

Она играет наперстком, отходит от окна, снова берется за русскую рубаху, садится. Раньше чем приняться за работу, она поднимает глаза.

Герань осыпалась, верно, она задела лепестки, когда опиралась на подоконник. Потом кровь приливает ей к лицу, ноздри раздуваются, она закипает гневом, — ей вспомнились слова Леони Фессар, которые только теперь она вполне осмыслила.

— Жак — убийца… подлецы!

Слова прозвучали в комнате. Она пробует вдеть нитку, не может, — слишком велик ее гнев.

XXII

В конторе нотариуса Персона темно, так как окон нет. Свет падает через форточки в потолке, которые не открываются, и этот свет, еще значительно ослабленный тенью соседних зданий, освещает затылки клерков, склонившихся над делами.

Жак сидит на стуле, предложенном ему клерком, место которого ближе других к клиентам, ожидающим очереди у обитой войлоком двери в кабинет, где мосье Персон помогает советом, подписывает акты, устраивает торговые сделки. Жарко, душно в комнате, уставленной по стенам папками с делами, на которых даты, обозначающие год, идут все возрастая, и указывают на процветание конторы, основанной в 1820 году. Десять клерков, нанизывающие ровным почерком черные: буквы на гербовую бумагу, окутаны запахом пыли, немытого пола, шерстяной материи, пропитанной потом.

Жак только что сел, он еще слегка запыхался от быстрой ходьбы. Ему не хочется слишком долго дожидаться, так как у него свидание с Франсуазой. Но до него еще шесть человек, не считая того, что в кабинете.

Он оглядывает комнату.