Крыжовенное варенье (СИ)

— Крест я получил от отца, Ивана Арсеньевича Городца. Батяня, хоть и воспитывался в детдоме, все же утверждал, что эту вещицу, зашитую в игрушку, успела ему передать родная матушка. Звали ее Дарьей. Якобы неведомая мне баба Дарья зашила крест в игрушку. Больше мне ничего не известно. Даже, почему отец в детдом попал, что с бабкой стало, — не знаю. Что крест собой ценность представлял — впервые услышал от следователя, соответственно и взболтнуть, по пьянке, гм-м, об его дороговизне никому не мог… Извините, в поезде продуло, — Городец снова достал платок и снова высморкался. Глаза Чижовой увлажнились, она повернулась к мужу и стала что-то торопливо наговаривать на ухо, тот кивал головой.

Ольга Лобенко повторила все, что прежде рассказывала о перстне Светлане Артемьевне, а майор Свистунов добавил, что известно также о поиске преступником некоего изумруда, который прежде, скорее всего, был вставлен в перстень о двенадцати зубчиках в форме трилистника вместо аквамарина. Городец продолжал сморкаться, Чижовы поглядывали на него и ерзали на стуле. Наконец, настала и их очередь. Дородная Мария Алексеевна поднялась павой и с достоинством произнесла:

— Можно, я вначале не совсем по делу, — пальцами поправила локоны у виска, — О личном… — Все дружно закивали, — Вы меня, конечно, извините, Николай… Иванович — Городец вжал голову в плечи: что еще хочет сообщить ему эта напыщенная столичная штучка?

— Вы, Николай Иванович… как бы это выговорить… В общем… Короче…

На выручку оробевшей супруге пришел Станислав Евсеевич:

— Вы — брат моей жены, кхе-кхе, не родной, конечно, где-то в четвертом колене, нужно посчитать поточней.

— Мне придется очень подробно пересказать один эпизод из похищенного дневника, — Мария Алексеевна справилась с охватившим ее волнением и говорила уже довольно ровно и внятно. — Наши с вами бабушки, Николай, были двоюродными сестрами, обе жили в родном для госпожи Лобенко Нижнем Тагиле и дружили, лен не делен. Все шло у них ровно и гладко вплоть до 1937-го года, пока за Дарьей Никитичной и Арсением Потаповичем, вашими, Николай, бабушкой и дедушкой, не приехал «Черный воронок». Из тюрьмы ни он, ни она не вышли, и что с ними стало — действительно никто не знает. Моя же бабушка, Евдокия Алексеевна, подробно описала вышеупомянутое событие в своем дневнике, равно как приключившееся в то же время несчастье с ее дочерью Светланой, моей мамой. На следующий после ареста день Евдокия забрала пятилетнего сына двоюродной сестры к себе. Но через неделю ей объявили, что Ивана отправят в другой город, в детдом, чтобы он окончательно забыл о своих родителях — врагах народа. Женщина поплакала, поумоляла представителей власти не делать этого, но ничего поправить не смогла. Собрала немногочисленные пожитки племянника и, дав ему в руки тряпичного медвежонка, велела беречь игрушку. Паренек и сам помнил, что мать зашила в косолапого некую семейную реликвию.

— Крест?

— Крест, Николай, крест! Хотя в бабушкином дневнике он всегда упоминался лишь как «реликвия», я помню его подробное описание по рассказам своей матери: медный оклад, несколько разномастных самоцветов и один зеленый нефрит в центре. Этот нефрит был очень похож, по цвету и по размеру, на изумруд из серебряного перстня бабушки Дуси… И перстень, и тем более крест, всегда были спрятаны от посторонних глаз, сами понимаете, атеистическо-коммунистические времена, богатые безделушки не в чести, тем паче, религиозные атрибуты…

Но беда не приходит одна. Потеряв любимую сестру и племянника, Евдокия Алексеевна едва не рассталась с дочерью Светланой. Утром, сразу после того, как Ивана забрали в детдом, Светлана, как обычно, пошла в школу. Как правило, с уроков ее забирала Евдокия. Но в этот раз явился некий мужчина. Учителя, знавшие обо всех перипетиях, приключившихся с семейством накануне, уже ничему не удивились. А девочка объяснила, что знает «дяденьку», он как-то приходил к ним домой. Девочку спокойно отпустили.

— Это оказался «стукач», — со знанием дела предположил Старков.

— Может быть, и «стукач». Дневник об этом умалчивает. Во всяком случае, во время первого посещения, о котором упомянула Света, он представился «любителем истории», сотрудником столичного музея, пишущим научную работу о старинных украшениях. Его напоили чаем, но ни о каком перстне и, уж тем более, кресте ему не рассказали.

Из школы «любитель истории» увез Свету в заброшенный домик в лесу. Девочка следовала за ним покорно, ей объяснили, что там ее спрячут вместе с троюродным братиком, которого, на самом деле, ни в какой детдом не отправили. Но братика в домике не оказалось, тут уж и восьмилетняя девочка сумела понять — ее похитили.

Евдокия получила записку с требованием обменять имеющийся у нее перстень с изумрудом на дочку. Пока размышляла, заявлять ли в милицию, или выполнить требования шантажиста, ей сообщили, что дочку нашли на обочине дороги, она доставлена в больницу с воспалением легких.

— Сбежала девчушка-то? — порадовалась Светлана Артемьевна.