Крыжовенное варенье (СИ)

Версию о самоубийстве отмели сразу: потерпевшая, в силу профессии, трепетно относилась к эстетике лица, и чужого, и собственного. Она не могла допустить, чтобы в последний свой час утонченные черты вздулись до безобразия.

Стали думать дальше. «Откуда этот злополучный рулет вообще взялся?» А взялся он от администратора Ольги Лобенко, всегда подкармливавшей сотрудников, вынужденных по долгу службы оставаться «у станка». Но подозревать добросовестную трудолюбивую и незлобивую Ольгу в том, что она хотела умертвить лучшую подругу, было неловко. Да и мотив как-то не прорисовывался…

Остановились на нейтральном, никого не угнетающем варианте: произошел «несчастный случай», — банальная ошибка завода-производителя. Постановили: в милицию не сообщать. По крайней мере, до того момента, пока потерпевшая Вера Петровна Малышева придет в себя…

Х Х Х Х Х

И все-таки коллеги посматривали на Лобенко косо. Практически все находили теперь время дойти до кафешки. От «сухого пайка», краснея, отказывались. Но даже в буфете, у Люси, сотрудники пережевывали свои пиццы да котлетки слишком придирчиво, памятуя о том, что злосчастный рулет, по словам администратора, был приобретен именно здесь.

На фамильноносном лобике Ольги пропечаталась продольная канавка, взборожденная тяжким бременем разворачивающихся вокруг криминальных событий. В эти дни в ее дневнике появилась очередная запись:

«15 марта 2000 года.

Запугивание — единственный подвид интеллектуальной деятельности, доступный глупцу. Видимо, этот «фанатик» не так уж умен, раз пытается всякими изощренными способами нагнать на меня страх. Я уверена: покушение на Верочку — его рук дело! «Охотник за стариной» полагает, что я либо уже имею информацию, где находится изумруд, либо могу эту информацию добыть. Размечтался, глупенький! Шиш ему, а не камень! Я, конечно, трусиха. Но страх, накапливаясь внутри меня, имеет обыкновение переходить не в состояние повиновения, а в безудержную злость, до исступления, до полной потери инстинкта самосохранения. Одно плохо: из-за меня теперь страдают другие.

Неужели Верочка тоже думает, что это я хотела ее отравить? Врачи говорят, жизнь девушки находится вне опасности, но пока к ней никого не пускают. Бедная! Ей еще повезло! А ведь, приди я в гримерку минут на пять позже, ехать бы мне завтра не на встречу с потерпевшими по делу «фанатика», а на похороны. Так что, Верочка, считай, заново родилась!»

Х Х Х Х Х

— Считай, заново родился! — эту фразу, еще вчера собственноручно вдолбленную в дневник, Ольга услышала над своей головой в вагоне метро. Ее произнес некий белобрысый парень, прильнувший к своему собеседнику, словно утонченный представитель секс-меньшинств. А что делать? Столичный общественный транспорт располагает к просторному общению только после девяти вечера. Сейчас же на часах — двенадцать ноль семь — полуденный пик. Утренний, рабочий наплыв уже схлынул, но проснулась интеллигенция, свободные художники, тусовавшиеся вчера до рассвета. В богемной Москве таковых очень много.

У этого вот «заново рожденного» было два варианта: либо всем телом припасть к знакомому другу, либо к незнакомой барышне. Второе, безусловно, милее. Но кто гарантирует, что неподалеку, отодвинутый пассажирским потоком, не притаился барышнин кавалер? Что он не вынырнет из толпы, и не двинет в челюсть?

Однако юноша совершенно напрасно лишал себя нечаянного удовольствия, никакого кавалера-заступника у Ольги Лобенко не наблюдалось, по крайней мере, ближе Нижнего Тагила.

Витька Соловьев и впрямь звонил и вызывался «порубить» всех обидчиков, когда узнал об ограблении. (Его все же пригласили в Нижнетагильскую прокуратуру и тщательным образом запротоколировали показания.) Но Ольга ответила, что пока неизвестно, кого «рубить», и что тот окажет ей большую услугу, если новость о происшествии не распространится в среде их общих знакомых, в особенности, не дойдет до ушей ее родителей. Витька пообещал, и, видимо, пока держал слово, родители вели себя смирно: не ринулись в Москву «спасать бедную девочку» и звонили с обыденной периодичностью.

И пока одинокая, беззащитная Лобенко томилась в ожидании более подходящего, чем Соловьев, рыцаря, все ее нарочные и нечаянные обидчики могли расхаживать с совершенно невредимыми физиономиями.