Крыжовенное варенье (СИ)

Так и изумруд, и легендарная палочка попали в Россию. Меншиков после смерти Петра Великого угодил в опалу, его имущество было распродано. Тростью завладел граф Шварин. Да вот беда, камень, ее украшавший, исчез.

Лишь в 1748-ом он объявился снова. Елизавета Петровна попросила придворного брильянтщика Позье его огранить и вставить в оправу. Дальше, уже перстень, был дарован Екатерине Алексеевне, ставшей впоследствии Великой императрицей Екатериной II.

История креста не менее древняя. Был выкован в Печерском монастыре в середине XV века. О чем свидетельствуют запись в монастырских анналах и имеющаяся с обратной стороны гравировка. Гравировка, разумеется, сделана на старо-славянском, от чего Николай Городец ни строчки не разобрал.

А во времена любимой Светланой Артемьевной Екатерины Великой он был дарован монастырскому воспитаннику, за которого некая родовитая и богатая особа вносила в бюджет заведения очень приличные суммы. И вот, что важно, воспитанник этот впоследствии частенько появлялся в обществе уже изрядно постаревшего графа Шварина, прежнего владельца моей трости.

Таким образом, други мои, — заключил Валентин Николаевич. — Получается, что «Фанатик», или как мы его еще называем «Охотник за стариной» распрекрасно знал всю эту «родословную» украденных им вещиц. И не без основания полагал, что одна из реликвий может привести к искомому изумруду Тейфаши…

ЧАСТЬ 2. ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ

Санкт-Петербург, январь 1762-го года.

Брильянтщик Еремей Петрович Позье давненько не попадал в столь деликатное положение. Новая императрица Екатерина Алексеевна вызывала его к себе (дело касалось похорон Елизаветы Петровны), а Его Величество, император Петр III, строго настрого запретил ювелиру брать от жены заказы.

Как поступить? Ослушаться императора или императрицу? Если первое — погубить собственную будущность, если второе — нанести обиду супруге нынешнего правителя. Да и, как это будет по-русски, «осердить»? О, нет, «осквернить» память о покойнице. Хотя Позье и жил в этой стране свыше тридцати лет, на русском языке говорил все же не очень хорошо, некогда ему было практиковаться, большую часть времени проводил наедине с безмолвными каменьями, металлами да струментами. Только жена время от времени нарушала тишину в доме:

— Вот, оказывается, об чем Ксения-то голосила, — как бы сама с собой разговаривала она, помесивая деревянной ложкой квашню для оладок.

— Какой Кфений? — Еремею Петровичу было не до женских историй.

— Не Кфений, а Ксения, блаженная! Пять лет назад у ней муж в горячке помер, Андрей Петров, певчий из придворного хора, может, слыхал? Она с тех пор вроде как чудаковатая стала. Весь свой скарб раздала. Облачилась в мужнину одежу и требует, чтоб ее величали не Ксенией Григорьевной, а Андреем Федоровичем. Бродит дни и ночи неприкаянная. Бает странно. Вот, к примеру: «Поди на кладбище, на Охру, там твой муж жену хоронит.» Это она девице Голубевой. Девица изумилась, но на кладбище пошла. И нашла там вдовца в обмороке, на свежехоньком холмике. Помогла мужику в себя-то прийти, и вскоре они свадебку сыграли.

— Что ты кофоришь! — это была шаблонная фраза брильянтщика, подходившая на все случаи, ею он усыплял бдительность жены. Супружница-то мнит, будто он слушает, а на самом деле он камень шлифует, либо думу думает, как теперь. А жена знай себе тараторит:

— Истинный крест! Про то весь город говорит, как ты не слыхал? Или вот аще быль: Параскеве Антоновой, с которой Ксения дружна и которой прежде свой дом подарила, говорит: «Ты тут сидишь, да чулки штопаешь и не знаешь, что тебе Бог сына послал! Беги на Васильевский!» А там — брюхатая баба под лошадь угодила, тут же на улице разрешилась от бремени мальчиком, и скончалась. Параскева кроху себе забрала.

Брильянтщик рассвирепел:

— Та што ты, папа пестолкофый, со сфоими паснями лесешь! У меня «гроссэ» проблем!

— Так я потому и вспомнила про Ксению, — перетрусив от мужниного гнева, супруга вдвое быстрей заколотила ложкой по стенкам миски. — Она, аккурат 24-го числа голосила возле церкви святого Матфея: «Пеките блины, пеките блины! Скоро вся Россия будет печь блины!» Это она намекала на поминальное блюдо;, на кончину государыни…

Х Х Х Х Х

Государыня императрица Елизавета Петровна скончалась аккурат на рождество, 25 декабря 1761 года.

Накануне призвала к себе великокняжескую чету. Слова давались ей с трудом. Мускулы лица уже почти не двигались, застыли, как на каменном монументе:

— Не ссорьтися. Живите в мире и любви…

И вдруг застывшая маска поплыла, начала таять, императрица нашла в себе силы улыбнуться:

— Павлушу берегите. Позаботьтесь о нем, — вновь посерьезнела. — Петр, пущай тебя на трон объявляют не гвардейские полки, в сем обыкновении видимо древнее варварство. Для нынешней России гораздо почтеннее признание в Сенате. Я даже торжественную речь для тебя выдумала, найдешь в кабинете, среди бумаг…

Еще она говорила об уважении к подданным, о снискании любви у народа, о мудром руководстве империей…