Крыжовенное варенье (СИ)

После нечаянного свидания с Танькой и Витькой все в ее голове перемешалось, размышлять, да подыскивать героев для возможной передачи не было никакого энтузиазма. «Мозг представлял собой один большой муравейник, разворошенный сорванцом-мальчишкой.»

Это ботаник Витька Соловьев — сорванец-мальчишка? Усмехнулась собственной «умняшке» девушка.

— Пирожки! Кому горячие пирожки! С мясом, капустой, картошкой, грибами, — бабулька тащила меж рядов остов от детской коляски, на который был установлен металлический ящик-контейнер, от него кисловато пахло печеной сдобой.

Генератор идей госпожа Лобенко только тут поняла, как зверски проголодалась.

«Интересно, а Соловьев, каких себе и своей крале набрал?» — подумала она. И поняла, что ревнует. Она купила пирожок с картошкой, уселась на пустой ящик и начала анализировать собственные чувства.

«Неужели я все еще к нему не равнодушна?! Так, стоп. Ревность, она, конечно, тень любви. Но в мире чувств часто так бывает, что предмета уж нет, а его отображаемый силуэт все еще видится… Нужно представить, испытала бы я такое же потрясение, если бы встретила с дамочкой не Соловьева, а Гридасова или Отводова? Пожалуй, нет. Но, с другой стороны, мало ли с кем те могут проводить время. А Таньку все ж считали первой Витькиной любовью. Ну-ка, а ежели бы я не просто их встретила, а они, например, целовались?!» — и у Ольги на душе стало еще более пакостно.

Не принес облегчения и звонок подруге-Верочке:

— Собственница ты, Лобенко! Он к тебе сколько клеился? А ты: не могу, некогда, не сейчас… Он же взрослый мужик, — понимать надо!

— Вер, я вот теперь думаю, а не мог он меня обокрасть. Что-то никак не идет из головы, что мне Танька аквамарин предлагала.

— Ага! Обокрасть тебя, чтобы продать камень на Измайловском вернисаже? А оправу Екатерининскую куда? Туда же? Толкнуть за три копейки?

Ольга уже давным-давно, с разрешения Отводова, обсуждала кражу и поиски фанатика со своей подругой. Кажется, наш доблестный капитан, наконец, уверовал в ее «честность и порядочность».

— В тебе просто говорит…

— Ревность, — дополнила подруга.

— Нет, даже не ревность, а уязвленное самолюбие. А мне кажется, к краже все же причастен Саша Вуд. Ты бы знала, в каком виде он сегодня в Останкино приходил.

— Опять пьяный?

— Ни в одном глазу!

Хотя пирожок уже был съеден, Ольга все еще сидела на пустом ящике. Мимо снова проковыляла старушка, подтаскивая за собой контейнер на колесиках. Ольга сделала знак, чтобы бабуля задержалась, и купила еще один пирожок, с капустой.

— Не может быть! — Съехидничала она. Контейнер прекрасно сохранял тепло. Выпечка все еще обжигала руки, только теперь у Лобенко не было возможности перехватить горячую сдобу, вторая рука была занята мобильником. Немного поразмышляв, девушка зажала трубку между ухом и плечом…

— Он пришел мало того, что трезвый, как стеклышко, так еще и при полном параде.

— Что ты имеешь ввиду? — Ольга подула на обожженные пальцы, вспомнила, как тоже самое делал Виктор и внутри снова все заскипидарило. — Он всегда элегантно одевался.

— Ну, рубашка от «Гуччи» да галифе из дермы, — это все же не смокинг…

— А при чем тут смокинг? — Ольга, наконец, надкусила и старалась говорить максимально внятно.

— Так Вуд-то в смокинге явился, пошел на прием к Гридасову. А на пальце — перстень.

Ольга замерла:

— С аквамарином?

— Не-а, с каким-то черным, блестящим камнем… Но сам факт того, что наш щеголь, оказывается, любит себя украшать необычными вещицами…

— Ну, и что с того?

— Может, и ничего. Только ты капитанишке-то своему о сем факте упомяни.

— Ладно. Упомяну. Ты мне лучше вот что скажи: толк-то от приема у Гридасова был?

— Кажется, нет. Если бы был, Сашка заскочил бы на обратном пути похвастаться…

— Эх, жаль!

Перемена власти

Санкт-Петербург, 1764 год.

Утро 8 сентября 1764 года началось как обычно. Императрица Екатерина Алексеевна встала рано, в шесть часов. В это время во дворце спала даже прислуга. Только белая борзая собака, пригревшаяся в ногах почивающей государыни, вскочила на свои лапы и пару раз приветственно тявкнула, махнув для убедительности мохнатым хвостом.

— Подожди, подожди, вот принесут кофию с сахаром та гренками, дам и тебе полакомица.

Екатерина самостоятельно влезла в серо-голубое домашнее платье, как смогла его зашнуровала. Зажгла свечи, растопила камин.

В соседней комнате на консольном столике находился приготовленный с вечера кувшин с водой, — умылась. Встряхнув пятерней, обдала брызгами левреткину мордашку, та недовольно фыркнула.

Теперь за дело. Императрица подошла к черному лаковому шкафчику-кабинету, распахнула расписные позолоченные дверки, откинула доску для письма. Села.

С самого своего восшествия на престол ей хотелось возобновить ведение дневниковых записей. Прежние мемуары пришлось изничтожить в 50-х годах. Тогда она просто испугалась, — вдруг кто обнаружит, да доложит Елизавете.