Крыжовенное варенье (СИ)

После переворота 1762 года страх, как чувство, покинул ее навсегда. Теперь и мемуары можно было бы заново переписать. Но многие даты и воспоминания стерлись из памяти. Впрочем, то беда небольшая. Остались же хроники, записи, которые можно было держать открыто, в них обозначены лишь момент и наименования событий. Заглянешь туда, и многое припоминается само собой. А ежели не припоминается, так можно «пособить», пролистать адрес-календари, камер-фурьерские журналы. В них все придворные происшествия, как на ладошке.

Вот для обрисовки дней, когда она взошла на трон, писарские «шпаргалы» были не надобны. Она все зрела в своей главе, будто въяве. Прямо сейчас могла бы измарать листок-другой-третий…

Но ее письму мешала и иная напасть — никак не хватало времени. Дела государственные. Не терпят отлагательств.

Максимум, что она может себе позволить, перебрать в мыслях те события. Еще раз саму себя уверить, что иного выхода не было. И поступила она так, как единственно было возможно…

Х Х Х Х Х

10 февраля 1762 года.

Восьмиконечная звезда с надписью в центре «За любовь и отечество» жгла руки, словно раскаленная головня. Белая муаровая лента с крестом переливалась, играла. От злости лицо императрицы покрылось такими же белыми, словно «обмороженными», пятнами. Слыханное ли дело — наградить любовницу орденом Святой Екатерины. До сих пор подобной чести удостаивались лишь царицы, великие княжны и жены наследников престола, либо придворные дамы, сослужившие государству величайшую службу. В День своего рождения Петр заставил жену вручить сей памятный знак Елизавете Воронцовой. У нее-то какие заслуги перед отечеством?! Кувыркание в постели с императором?! Вот так оплеуха! Это предвестие! Дурное предвестие!

Ну, ладно-ладно! Екатерина пыталась себя успокоить. Сама не без греха. Вон и пузо ужо совсем большое, утягивается с превеликим трудом. Эх, мне бы удержаться на императрицыном месте до родов. А там возьму реванш. Уж и все к тому готово.

Роды начались ровно через два месяца после упомянутого события. Придворным объявили, будто государыня подвернула ногу и потому не может выходить. В тайну посвятили двоих: личную камеристку и камердинера Василия Григорьевича Шкурина. Когда начались схватки, Екатерина взмолилась:

— Придумайте же что-нибудь, уталите от покоев Петра и всю его челядь! Ежели они услышат крики, — конец и мне, и фам.

И Шкурин пошел на отчаянный шаг. Зная, как Петр Федорович любит глазеть на пожары, он… поджег собственный дом. Следует отметить, что получилось сие у камердинера мастерски, ибо в прошлом ему доводилось служить истопником.

Петр, только завидел полымя, бросился к карете, Воронцова и слуги за ним…

Младенца, мальчика, нареченного Алексеем, тот же Василий Григорьевич завернул в собственную шубу и отнес к родственнице. Видно, на роду у Екатерины было написано, расставаться с детьми сразу после их появления на свет. Впрочем, теперь сей факт мало ее тяготил.

Через десять дней, в свой собственный день рождения, она уже нашла силы появиться на люди. Приглашенные во дворец подметили ее необыкновенную свежесть, стройность и благородность фигуры. Еще что-то новое появилось в горделивом взгляде. Дипломаты окрестили это «тайными намерениями».

О «тайных намерениях» догадывались многие, многие их одобряли. Сорок офицеров, во главе с возлюбленным императрицы Григорием Орловым и его братьями, да десять тысяч гвардейцев готовы были в любой момент встать на защиту новой государыни. Все они ждали только приказа. Екатерина все еще не решалась. Нужен был толчок, повод.

Терпение государыни исчерпалось окончательно 9 июня. Когда, празднуя ратификацию мирного договора с Пруссией, Петр III поднял тост за членов императорской семьи. Обычное дело, ежели бы государь сел за стол подле своей жены, а не подле любовницы. И ежели бы Петр сдержанно воспринял вполне уместное в этой ситуации напоминание Екатерины Алексеевны, мол, «члены императорской семьи — это император, императрица и наследник». Но он взъярился, прилюдно обозвал ее дурой, сказал, что считает своей семьей лишь самого себя, да двух своих дядек. А вечером приказал заточить Екатерину в Шлиссельбургскую крепость. Отговорил «член семьи», родной дядька Георгий. Не потому, что любил Екатерину, а потому, что понимал: арест произойдет и народный бунт неизбежен.

Сторонники Екатерины тоже это понимали. И несостоявшееся событие развернули выгодной для дела стороной. А именно, распустили слух, будто императрицу все же отправили в заточение. Солдаты вскипели: «Неужто и впредь будем сидеть без дела! Пора браться за оружие!»

Возможно, для окончательного поднятия боевого духа следовало бы подождать денек-другой. Да случилось непредвиденное.

27 июня один из солдат, не в силах доле томиться в неведении, подошел к своему начальнику, капитану Пассеку, и по-простецки спросил:

— Государыню-то в крепости держат, али как?

— С императрицей пока все в порядке. На то имею точные сведения, из первых рук! — похвастался капитан и подмигнул.

Но дотошный солдат не успокоился. Он пошел к другому начальнику: