Заиграли пятьдесят флейтистов. Звякнули полтысячи кифар. Процессия вступила в город.
Первым был Фемистокл. Жеребец, играя, проскакал через двойные массивные ворота. Одеяние всадника развевалось за ним двумя пурпурными крыльями. Поднялись крики, зазвенели кимвалы, ударили барабаны. Коротким галопом, с остановками, вождь поехал вперёд во главе отряда из трёхсот всадников, самых знатных афинских юношей, сидевших на спинах резвых лошадей в начищенных до блеска панцирях, с венками на каждом шлеме. За ними ехали городские чиновники, мужи, убелённые сединами, кто верхом, кто в украшенной цветами повозке. Следом шествовали победители игр и состязаний предыдущего дня. Далее выступали афинские старейшины, величественные в почтенной красоте своей. После них, размахивая мускулистыми руками, шли эфебы, юноши, находящиеся на пороге зрелости. Позади торопились их сёстры, не прикрытые вуалями афинские девы вместе с прислужницами, дочерьми разных народов. После них тянулась долгая вереница жертвенных животных: чёрные быки с позолоченными рогами и украшенные лентами беспорочные овны. Следом... И тут зрители попытались забраться повыше и разразились ещё более громкими криками:
- Повозка с одеянием Афины! Хэй, йо, пэан! Хэй!
По улице катила похожая на корабль повозка с пеплосом, огромным одеянием богини-владычицы, вывешенным словно парус на мачте корабля. Издалека было видно, как ветер надувает и треплет этот парус. Целый год знатные афинянки вышивали его, вкладывая в иглу всю свою любовь и вдохновение. Полотнище пестрело яркими красками. На нём нашлось место и для сценок, изображавших битву Афины с гигантами, её спор с Арахной, деяния афинских героев: Эрехтея, Тесея, Кодра. Повозка бесшумно катила вперёд, движимая скрытым от глаз механизмом. В тени паруса шли прекраснейшие из рукодельниц, восемь женщин, дев, старух и зрелых матрон в белых одеяниях и венках: в величественной и невозмутимой поступи их чудилось нечто божественное. Семеро шли рядом, а одна чуть впереди... Гермиона, дочь Гермиппа.
Многие из зевак навсегда запомнили её одухотворённые глаза, идеальную фигуру и осанку. Добрые пожелания слетались к ней словно голубки.
- Да будет она всегда благословенна богами! Пусть царственный Гелиос дарует ей одни только радости!
Некоторые кричали эти слова вслух. Другие — их было больше — повторяли в уме.
За пеплосом, уже без порядка и строя, шли тысячи граждан всякого возраста и положения, в праздничных нарядах и с венками на головах. Процессия направилась по улице Дромос, через радостную Агору, и с юга обогнула Акрополь, совершив полный обход вокруг цитадели. Зрители могли видеть, как Главкон, Демарат и Кимон спешились, отдали коней рабам и поднялись на холм Ареопага, обращённый к западному фасу Акрополя. Шествие пошло вправо, и Гермиона, бросившая взгляд в сторону Ареопага, увидела мужа, подняла руку в приветствии, на которое он немедленно ответил. Это увидели тысячи горожан и заулыбались.
- Это по-нашему. Красавица приветствует красавца.
И никто не корил Гермиону за юную пылкость сердца.
Шествие завершилось. Процессия остановилась, снова перестроилась и приступила к трудному подъёму. Вдруг с утёса Акрополя хлынула музыка; поначалу негромкий, меланхоличный и сонный аттический напев превратился в бодрый эолийский, приглашающий и манящий, а потом уступил место властному дорийскому маршу. На балконе над воротами появился великий Лампрус, потомок Орфея, старший среди музыкантов, задававший руками ритм хору.
Голоса маршировавших и остававшихся в цитадели слились воедино, сотрясая утёсы, в странном гимне, посвящённом Гомеридами Афине, простом и безыскусном, однако освящённом памятью веков: