Ксеркс

Финикийцы, искусные во всём, и на сей раз доказали своё умение. Свой участок канала они начали пробивать на большей ширине, чем все остальные, и по мере углубления сужали ложе канала, поэтому у них обвалов не было.

Бубар, командовавший частью сапёров, был наделён ехидной душой. Глядя на своё воинство, идущее под хлыстами надсмотрщиков — из седла своего коня, стоявшего возле гигантского Артахевса, — он улыбнулся, пожал плечами и прошептал, склонившись к своему соседу:

— Чистое безумие! Экипажи наших судов легко могли бы перетащить свои корабли через перешеек. Канал здесь совсем не нужен.

Но Артахевс нахмурился и молвил:

— Канал всё-таки лучше. А наш канал будет таким широким, что по нему смогут проплыть бок о бок сразу два корабля.

— Конечно же, канал надёжнее, — немедленно согласился Бубар.

Когда дело ограничивалось словами, Бубар всегда подчинялся Артахевсу. Только улыбка его становилась всё более и более ехидной. Однако, не замечая сей улыбки, Артахевс повёл могучими руками, зазвенев при этом многочисленными браслетами. Бубар же сдвинул свои собственные повыше так, чтобы они не звенели, и подумал о том, что, когда канал будет достроен, он разбогатеет настолько, что…

Глава 5

Тем временем Ксеркс уже шествовал в Сарды во главе каппадокийского войска. Какой же из сатрапов получил из царской руки самый красивый дар за лучшее войско? История не знает его имени и, по всей видимости, никогда не испытывала потребности в подобном знании. Ксеркс прибыл во Фригию, в Келены. Войска остались за стенами. Царь Царей посетил все достопримечательности города. На центральной площади ему показали мраморную чашу, из середины которой истекает Катарракт, река, впадающая в знаменитый Меандр. Когда царь осмотрел источник — вовсе не произведший на него особого впечатления, хотя достаточно странно видеть перед собой реку, рождающуюся на рыночной площади, — его повели в храм Аполлона. Сокровищем этого святилища являлась белая кожа, содранная заживо с Марсия Молчаливого, посмевшего посчитать себя соперником Аполлона в пении и игре на флейте. Содрав кожу со своего ещё живого конкурента, Аполлон поступил несправедливо, ибо Марсий, сын Эагра, изобретшего в Келенах флейту, играл на созданном своим отцом инструменте лучше бога, вне сомнения считавшего флейту предметом куда более низменным, чем его лира. Кожа показалась Ксерксу не более интересной, чем исток Катарракта, и царь изрёк:

— Ничем не примечательный городишко, эти Келены. — И он огляделся по сторонам в неблагоприятном расположении духа.

Занятый царём дворец давно обветшал, и персидские декораторы вкупе с архитекторами за несколько отведённых на это дней едва сумели привести его в благопристойный вид. Выбрали этот дворец лишь из-за его величины, позволявшей разместить сразу всю свиту Царя Царей. Ксеркс уже намеревался задать своим приближённым следующий вопрос: «Неужели во всём городе действительно нет ничего такого, на что стоило бы посмотреть?» — когда на противоположной стороне площади появилась целая процессия.

— Кто бы это мог быть? — поинтересовался удивлённый владыка.

Близстоящие с почтением нашептали ответ приближённым царя, которые передали его Ксерксу:

— Великий деспот[53]! Это лидиец Пифий. После тебя он самый богатый человек во всём мире. Пифий подарил твоему отцу Дарию золотой платан и золотую виноградную лозу, которые находятся сейчас в твоём дворце в Сузах.

Ксеркс прислонился к спинке трона и преисполнился ожидания. Пифий, оставив свои носилки, в окружении многочисленной свиты отправился навстречу Царю Царей, а там уткнулся носом в землю, простерев руки перед собой, и все прочие, кто был с ним, тоже пали ниц перед Ксерксом.

После этого Ксеркс, обменявшись с Пифием несколькими фразами, спросил у старика, насколько тот на самом деле богат. Вопрос этот донесла до нас история. Нормы поведения в те времена были несколько другими, и царский вопрос выражал собой лишь благосклонную заинтересованность.

Точно так воспринял его Пифий. И обрадовался, поскольку вопрос сей естественным образом подводил его к собственной цели. Он молвил:

— Царь Царей! Зачем мне скрывать своё богатство и утверждать, что я никогда не считал его? Скажу тебе, чем именно я располагаю. Узнав, что ты идёшь к берегам Греческого моря, я приступил к подсчётам, чтобы отдать тебе всё своё состояние для ведения войны. И я насчитал две тысячи талантов серебра и четыре миллиона без семи тысяч золотых статеров, которые зовутся у нас дариками по изображению Дария, которое выбито на них. И всё это сокровище я отдаю в твою походную казну, о, великий деспот.

Ксеркс был весьма польщён и доволен.

— Но как же ты сам? Хватит ли тебе на жизнь, Пифий?

— Господин, — скромно ответил лидиец, — у меня остаются мои поместья и рабы.

Признаем, впрочем, что он умолчал о восьми тысячах талантов серебра и двадцати миллионах золотых статеров, которые вместе со своими сыновьями укрыл под мозаичными полами своих дворцов и загородных вилл.

Ксеркс благосклонно улыбнулся: он вновь пришёл в хорошее настроение.