Ксеркс

Лакедемоняне теснились возле Леонида, шатавшегося и словно облитого кровью. Они отступили на несколько шагов, укрыв своими телами умирающего царя. Четыре раза наступали они и четыре раза откатывались назад в узкой теснине. Четыре раза казалось, что греки заставят персов отступить перед самыми глазами Царя Царей, в отчаянии стоявшего возле трупов своих братьев. Но вернулся Эфиальт, приведший с собой свежие полчища. Тучами спускались они с горы.

Фиванцы изменили: они сдались в плен, громко крича, что стоят за Персию, всегда стояли за Персию и вечно останутся её сторонниками. Поредевший отряд лаконцев и феспийцев, окружавший умирающего Леонида, поднялся на холм, расположенный возле ворот, в которые уже вступил враг. Они выстроились за стеной, более не защищавшей их, ибо враг напирал отовсюду. И продолжили битву, уже не мечами — руками и зубами сопротивляясь врагу… Наконец грохочущая волна персидских щитов накрыла бойцов, и персидские копья пронзили каждого грека, а персидские мечи отсекли всякую голову, ещё способную шевелиться.

Дорога на Дельфы и на Афины оказалась открытой.

Собственные потери заставили Ксеркса устыдиться. Он послал вестника к флоту, стоявшему между мысом Артемизий и Гистеей возле Эвбеи, и пригласил моряков побывать на поле битвы у Фермопил, где Персия одержала славную победу.

Явились гребцы и мореходы. Увидев тела тысячи павших персов, они воздали им воинские почести. Все остальные тысячи убитых по приказу Ксеркса спешно похоронили во рвах, забросав опавшими листьями и землёй. Экипажи кораблей увидели и сотни убитых греков, по воле Царя Царей демонстративно сложенных внушительной грудой.

Обман был слишком уж очевидным. Гребцы и бойцы на следующий день разошлись по своим кораблям. Они всё поняли. Улыбки их и шепотки явственно свидетельствовали о том.

Перед персидской армией лежали покинутые, безлюдные Фермопилы.

За двумя орлами, вновь и вновь пролетавшими над голубыми источниками и пенистыми морскими валами, над ущельями и дубами, теперь кружились стаи стервятников. Крылья их тёмным облаком шелестели над Фермопилами, являя собой скверное знамение.

Но посвист крыльев стервятников быстро утих. А вот шелест иных крыльев, певших свою дивную песню у чела Леонида, слышен по сию пору. Песня этих крыльев, принадлежащих не стервятникам, но светлой богине победы, тихий шелест её одежд преодолели столетия. И с ним переплетается шорох ветвей мирта и лавра, запах венков, лёгших на головы бессмертных детей славы, вступивших в несравненную битву под водительством Леонида, белокурого царя Спарты, — героев, последовавших за ним.

Глава 27

Возвратившись в свой стан, Ксеркс послал за Демаратом. Царь Царей восседал на троне в шатре. Брат его Ахемен, назначенный главным среди флотоводцев, находился по правую руку владыки персов. Ксеркс жестом указал Демарату на свободный табурет. Солнечный свет струился внутрь шатра, пронзал шёлковые алые занавеси. Свет ложился на покрытое львиными шкурами золотое ложе Ксеркса, на его золотой сундук, золотые туалетные принадлежности, золотой умывальный столик со всеми золотыми тазами и кувшинами, на висящие на столбе золотые доспехи Царя Царей, на золочёный столик с картой Эллады, находившийся возле царя и его брата. Всё это золото светилось под лучами солнца тем роскошным блеском, который был столь мил персидскому властелину.

— Демарат! — благосклонно промолвил Ксеркс. — Ты человек честный. Слова твои оказались правдивыми. То, что ты предсказывал, осуществилось. А теперь скажи мне, сколько лаконцев ещё наберётся в твоей Спарте? И так ли они отважны, как те, что сражались с нами?

Ксеркс не хотел произносить имя Леонида. На царском челе краснела свежая ссадина, оставленная брошенной в лицо тиарой, сам же царский венец полностью потерял положенную ему форму.

Царь Царей любезно улыбнулся Демарату.

— О, царь! — ответил тот. — Лакедемоняне многочисленны и населяют многие города, тем не менее я скажу тебе то, что ты хочешь узнать. В Спарте, столице Лакедемона, обитает восемнадцать тысяч мужей, во всём подобных тем, с которыми ты сразился и которых победил.

Демарат, бывший царь Спарты, также благоразумно не стал поминать Леонида, хотя имя царя Спарты было готово в любое мгновение сойти с его языка.

— Впрочем, остальные лакедемоняне, — Демарат ощутил, что просто не может не сказать этого, — не столь отважны, как эти триста, хотя в доблести им не откажешь.

И вновь Демарат не стал упоминать Леонида.

— Но и триста побеждены тобой, — добавил Демарат, прежде бывший царём Спарты.

— А скажи мне, — настаивал Царь Царей, — как лучше управиться с ними? Похоже, что война может затянуться.