Ксю. Потустороння история

Я и слушала, и успевала думать. Я в тот день стала какой-то обостренной и пространственной. Многофункциональной. Успевающей все заметить, на все мысленно отреагировать, причем одновременно. Во мне, как на экране компьютера, было открыто сразу несколько окон, и в каждом из них была своя жизнь.

В одном окне был Петр Петрович и его рассказ.

В другом – новости. Каждый день я начинала с ленты новостей, проскальзывала взглядом и редко что-то открывала. Я, как и все вы, пребывала в приятной эмоциональной анестезии. Да, в мире много чего происходит плохого, хорошего и разного, но всему сочувствовать невозможно. Кого-то попытались похитить, где-то в регионах плохо топят, какой-то комитет по соответствию какой-то или какого-то WADA гнобит какую-то или какого-то РУСАДА, Трамп что-то в очередной раз предложил, в ЛНР жертвы ЧП, очень жаль, но каждый день где-то ЧП. Так я воспринимала обычно, но не в этот раз. Теперь в этом окне, где новости, открылись еще окна, и я все увидела детально и вживую.

Я увидела, как пожилой, толстый, потный дядька тащит девочку лет пяти, похожую на меня, какой я была в этом возрасте, тащит куда-то в бурьян между гаражами и возбужденно говорит, что сейчас он подарит ей то, о чем она всегда мечтала, девочка и верит, и не верит, слабо упирается, она доверчивая, она не хочет обидеть дядю (как и я себя вела бы, наверное), и тут за гаражи забегает старшеклассник из соседней школы – покурить и заодно пописать, он закуривает, пристраивается к гаражу, видит дядьку с девочкой, кричит: «Эй, ты не маньяк, случайно?» И дядька бросает девочку, бежит, до девочки наконец доходит, что это было, она плачет, старшеклассник отводит ее домой, сдает родителям, укоряет их, что оставляют малышку без присмотра, он страшно доволен тем, что в кои-то веки не взрослые поучают его, а он взрослых, родители звонят в полицию, со слов старшеклассника описывают дядьку, оказывается, что этого педофила ловят уже второй год…

Новость про отопление я тоже увидела картинкой: вот лежит в хрущевке и замерзает старушка, она укрылась двумя одеялами и пальто, но ей все равно холодно, она слабым голосом просит: «Внученька, принеси обогреватель, помираю!» (Попутно я успеваю подумать, что «помираю» и «умираю» – похожие, но разные слова. «Помираю» – когда человеку очень плохо, но он все-таки не умирает. А «умираю» – тут уже прямое утверждение, тут человек и впрямь умирает. Правда, можно ведь сказать «умираю со смеху». Или – «помираю со смеху»? Как лучше?) Внученька из соседней комнаты, сидя за компьютером, кричит: «Ба, я только что прогревала у тебя! Ты вся закутанная, а я тут без ничего, мне замерзнуть, что ли?» Бабушка страдает не столько от холода, ей всего-то надо, чтобы внучка появилась хоть на минутку и показала собой, что есть жизнь кроме этой постылой комнаты, этого постылого серванта, шкафа, где и жить уже тошно, но умирать еще тошнее, вот и лежишь между жизнью и смертью, испускаешь бесполезный пар в бесполезный воздух и с жутью осознаешь: ты кончилась, ты давно уже никому не нужна, даже себе. Но, как ни странно, холод помогает жить. Ведь хочется тепла, а это уже – желание. Когда же дадут отопление, желаний совсем не останется. Сейчас борьба за тепло – ее война и мир, ее Куликово поле и Троя, она существует насыщенным существованием и упорно зовет: «Да имей же ты совесть, принеси обогреватель, говорят тебе!» Ее отчасти даже тешит, что внучка не несет сразу. Она хорошая, она поупрямится и принесет, но пусть еще немного поупирается. Без борьбы нет победы.

Противостояние WADA и РУСАДА я увидела как битву в огромном офисе, где стоят ряды редутов, приткнутых друг к другу столов. Две группы бойцов маневрируют, бросают из-за укрытий скомканные листы, эти комки взрываются, как гранаты, враги кричат друг другу: «Сдавайтесь!» – «Сами сдавайтесь!» – «Вы неправы!» – «А вы дураки!»

Трамп торчал на трибуне, ярко-рыжий, в синем костюме, белой рубашке и красном галстуке, он убежденно и напористо что-то говорил, говорил, говорил, и я все понимала, но чем весомее были его аргументы, тем меньше хотелось с ним соглашаться.

И было страшное окно с жертвами в ЛНР. Их несли на носилках, обгоревших, и живых, и мертвых, очень много. Выносили откуда-то из подвала или подземелья. И я ходила там и кричала: «Толя! Толя, ты здесь?» Почему Толя, я ведь даже не люблю это имя? И среди знакомых нет никакого Толи, не ходовое это сейчас имя. Не знаю. Я кричу, кричу, и вот кто-то отзывается: «Я здесь!» Подхожу, вижу – не мой. И продолжаю искать.