Кстати о любви (СИ)

Росомаха вцепилась пальцами в его плечи. И больше всего на свете хотела уткнуться лбом в грудь. И слышать, как бьется сердце, как он дышит. Сколько бесконечных дней и ночей она была лишена этого. Сама лишила. Но сейчас и этого позволить себе не решалась. Позволяла лишь держаться за него. Только бы он ее не отпускал.

— Ты уверен, что все можно исправить? — спросила она.

— Наверное, не все, но многое. При желании.

— Я хочу, — выпалила Росомаха, — я очень хочу. Я без тебя не могу. Я без тебя себя не помню.

— Придется вспоминать, — заявил Егор, входя в дом. За спиной у них громко и обиженно лаял Михалыч. И они вновь оказались в тишине светлых комнат. Один он здесь или нет, теперь действительно значения не имело. Совсем. Никакого.

— Прости, — снова заговорила Руся, тычась лицом ему в шею. — Прости меня… За Одессу прости… я уже тогда чувствовала, поверить боялась. А ты все равно кинулся. Вот зачем ты кинулся? Я же бестолочь, овца упрямая, фиг согнешь, если что-то вбила в голову. Мне так страшно было, Егор.

— Я знаю, — сказал он, не останавливаясь в лабиринте коридора.

— И за нос прости. Я каждую секунду понимала, что делаю. И знала, что ты поймешь. Но я правда никак не могла… въехать, почему ты со мной. Я и сейчас не совсем понимаю, почему из всех — я.

— Я тоже не понимаю, но… как-то так, — он поставил ее, наконец, на пол и распахнул дверь, у которой остановился. — Заходи.

Она оказалась в ванной. Потянулась было к умывальнику и зависла, глядя на себя в зеркало. Мокрая, красная, с черными потеками грязи по всему лицу, со всклокоченными волосами, превратившимися в замысловатую шапку в форме гнезда, съезжавшего на глаза. Чумазая, уставшая… Влюбленная. Повернулась к Лукину, обнаружила, что и его футболка теперь чистотой не отличается — следы ее грязных ладоней на плечах. И тихо спросила:

— Мы попробуем начать сначала?

Он закрыл дверь, прошел к ванне, открыл краны, пробуя воду, шумно ударившуюся о дно. И, обернувшись к Руслане, ответил:

— Называй, как нравится.

— Мне нравится… нравится, как ты тогда… целовал меня… в твоем номере. Мне очень нравится.

— Что не может не радовать, — улыбнулся Егор, подходя к ней.

Остановился так близко, что слышал сбивчивое дыхание. Рассматривал ее лицо долго, внимательно. Видел не грязь и слезы, видел его таким, каким он его помнил. Надеясь, что ничего не изменилось.

Что может измениться за четыре месяца?

Слишком многое. Даже за один день может измениться слишком многое. И Лукин знал об этом слишком много.

Быстрым движением он скинул с ее плеч ветровку.

— Как снимается твое чертово платье? — спросил Егор, не сводя с нее глаз.

— Обыкновенно. Как футболка.

— Где ты их только берешь… — беззлобно проворчал он.

Его ладони скользнули под край подола, по бедрам, талии… пальцы пробежали по животу, ребрам, кружеву, скрывавшему грудь — не задерживаясь, торопливо… едва коснувшись шеи, губ — он сдернул с нее мешавшую ткань и нетерпеливо отбросил в сторону.

— Оно любимое, — нервно хохотнула она. — Тебе понравилась моя новая прическа?

— Нет, — ответил он, коснувшись жарким дыханием уха, в то время как руки гладили ее спину, теперь медленно, дразня, расстегивая крючки бюстгальтера и отправляя его следом за платьем. Она шумно и медленно вдохнула воздух, наполненный влагой, лесом и им. Запрокинула голову, подставляя обозрению лицо. Обозрению или поцелуям — как ему больше нравится.

— А я старалась…

Не рассматривая и не целуя, Егор смотрел вслед своим рукам, освобождавшим ее от капрона колгот.

— Для кого? — равнодушно поинтересовался он, заставляя поднимать ноги и расшнуровывая ее дурацкие кеды, отнимавшие драгоценные секунды.

— Ни для кого. Просто.

— Ванна набралась, — сказал он, подняв голову и отстранившись.

— А ты все еще одет. Веришь мне? Что ни для кого?

Егор молчал, пристально глядя в ее глаза. Ладони снова настойчиво гладили ее тело, ноги, кожу по внутренней стороне бедра, отодвигая в сторону последнюю тонкую преграду и захватывая в плен то, что горело и пульсировало сейчас только для него. Руслана стояла, прикрыв глаза и отдаваясь его рукам, крепко сжимая пальцами его крепкие плечи, не сдерживая себя — не желая сдерживать, шумно выдыхая. Ни для кого. Только для него.

Потом она медленно отстранилась, шагнула в сторону. Выключила кран. И тихо сказала:

— Я никогда не занималась любовью в ванне. Говорят, неудобно.

Он снова промолчал. Слов больше не было.

Вместо слов в стороны летела одежда, белье, брызги, когда он опустил ее в воду и последовал за ней.

Вместо слов были жаркие поцелуи и хриплое дыхание.

Вместо слов они соединялись в быстрых, резких, несдержанных движениях и оглушали друг друга негромкими вскриками.

Вместо всех на свете слов.

* * *

— Почему у нормальных людей семьи, дети, секс регулярный, а не раз в несколько лет, а? — хрипловатый голос был сонным и спокойным. Солнечный блик вспыхивал на окне и пускал трепещущий золотистый свет по комнате, отчего та наполнялась оранжевыми красками. Может быть, из-за покрытых лаком бревен, которыми были отделаны стены. Здесь тоже умопомрачительно пахло — деревом. Ей нравилось.