Ктида, или «Лёд в пламени» (СИ)

— Да-да, я в курсе. Для нас это был минус потерять такого свидетеля. Кстати, на его примере они пытались предъявить встречные обвинения в незаконном использовании психологического оружия уже с нашей стороны. Но у них ничего не срослось, ибо не удалось собрать никакой доказательной базы. Ни одна их система не зафиксировала никаких пси-воздействий от нас. Зато нам как раз удалось нагрести на два Нюрбергских процесса. И наш вал аргументов смог сломить даже предвзятость европейской Фемиды. Да… Это нам большой плюс.

Они помолчали немного, предаваясь воспоминаниям недавнего прошлого. Затем синхронно глубоко вздохнули и синхронно же хмыкнули.

— А что ваш глубокомудрый друг Карчмарь говорит по поводу разумности дронов? — неожиданно спросил Николай Николаевич.

— Э-э-э! — отмахнулся начальник СБ Полигона. — Что он может говорить? Он же практик с мозгом в костях. Он не теоретик. Даром что в молодости науку грыз с остервенелостью бешеного бизона…

— Ну, у вас и сравнения, Василий Васильевич! — улыбнулся Николай Николаевич. — Как это бизон может грызть? Или вы имели в виду — рыть копытами или рогами?

— Вы его просто не знаете, Ник-Ник, — убеждённо ответил Василий Васильевич. — Этот бизон может грызть так, что львы издохнут от комплекса неполноценности. Нет, заслуг его я не умаляю — практик он великолепный. В вопросах роботостроения некоторые считают его вторым после Кузнеца. Хотя я бы тут очень поспорил.

— Ну, а… с точки зрения практика он что-нибудь высказывает?

— Ничего такого особенного он не высказывает. Да для него уже и так любая железка одухотворена! Он с молотком может спокойно целый день на возвышенные темы болтать. Ему гайка дороже коллеги по работе. Он…

— То есть что? — прервал его Николай Николаевич.

Василий Васильевич поперхнулся.

— Кхы… Э… Его сей факт нисколько не удивил. Разумность своего любимого железа он признал сразу и безоговорочно. И совершенно не интересуется, откуда она берётся. Тем более что Корней, как человек и учёный, был и даже после смерти остаётся для него кумиром. А раз прозрение дронов непосредственно связано с ним, то и они попадают под сияние святости. Сама же мнемо-сеть, ими образуемая, для Карчмаря явление вторичное и чудом не является — обычное «дело техники». Вот, собственно, и всё.

Николай Николаевич скептически улыбнулся.

— Как-то вы, Василий Васильевич, своего старинного друга… раз-раз, легко так по полочкам разложили! И всё-то у вас просто выходит. Неужели у столь серьёзного практика нет своего мнения на столь важную тему? Никогда не поверю.

— Ну… Понимаете, Ник-Ник, он, собственно, в том же духе высказывается, что и мы. Ну, почти. Он считает, что кумир его Корней буквально вложил в дронов частицы своей души. То есть, они как бы его духовные дети. Посему и Карчмарь их держит за родственников. Ну, почти. Более того, он считает, что если все эти частички каким-то образом собрать вместе и слить в единую суть, то от этого соединения возродится душа самого Корнея. В новом, так сказать, э… высшем качестве. И его кумир, стало быть, воскреснет в механической плоти. Не больше и не меньше. Ну, не псих ли он после этого? Беседы с молотками, знаете ли, даром не проходят…

Николай Николаевич задумчиво помолчал.

— Да… — протянул он со странным выражением минуту спустя, — а ведь он поэт. Карчмарь ваш. Не находите?

— Да бог с вами, Ник-Ник! — возмутился начальник СБ Полигона. — Какой поэт? Да этот сухарь и книжек-то никаких не читает, кроме технических справочников! Вы ему только об этом не обмолвитесь, а то нас тут завалят поэмами на производственные темы. С его-то дикой работоспособностью станется…

— А что, Василий Васильевич, может быть, стоит напрямую спросить у Стекляруса, как его там — Антона Тузова, зачем ему всё это нужно? Встретиться с ним вне Острова, и спросить. Как вы считаете?