«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Толстой не только знал Августина, но, в более поздние годы, обратил внимание именно на ту часть «Исповеди», где речь идет о памяти¹¹⁶²¹. Толстой пользовался двуязычным латино-французским изданием, содержавшим знаменитый янсенистский перевод Арно Д'Андийи (Arnauld D'Andilly) в модернизированном варианте¹¹⁶³¹. В яснополянской библиотеке по сей день имеется копия этого издания, и те пассажи в Главах 15-18 Книги 10, где речь идет о загадочной силе памяти и природе «я», отмечены Толстым. В копии Толстого (во французском тексте) отмечен тот самый пассаж, в котором Августин сформулировал свои два вопроса: Mon Dieu, cette puissance de la m^moire est prodigieuse, et je ne puis assez admirer sa profonde multiplicitе, qui s'^tend jusqu'а l'infini. O, cette m^moire n'est autre chose que l'esprit; et je suis moi-mкme cet esprit. Que suis-je donc, ф mon Dieu! que suis-je, moi qui vous parle <.. .> (10.17.26)^.

(Выше этот пассаж процитирован в русском переводе.)

Мы не знаем, читал ли Толстой «Исповедь» Августина, когда он писал в 1878 году «Мою жизнь» (имеется свидетельство, что читал в 1884 году)¹¹⁶⁵¹. Если он прочел позже, то можно предположить, что рассуждения Августина о памяти оказались столь созвучны его собственным мыслям, что он подчеркнул соответствующие пассажи¹¹⁶⁶¹.

Более важным, чем вопрос о непосредственном заимствовании, кажется мне вопрос о месте автобиографических опытов Толстого в традиции, которая начинается с Августина и ведет к Руссо.

Между Августином и Руссо произошло фундаментальное изменение в понятии о темпоральности (временной протяженности) человеческой жизни. В «Исповеди» Августин указал на две проблемы в жизни человека, связанные со временем. Во-первых, жизнь конечна: человек по природе своей смертен. Во-вторых (что менее очевидно), существование времени приводит к тому, что человек не имеет непосредственного доступа к себе в настоящем: жизнь доступна нам только в опосредованном виде, через воспоминания и ожидания, из чего следует, что время приобретает ощутимое бытие лишь в процессе повествования. Стремясь преодолеть эти проблемы, Августин воспринимает человеческую жизнь с точки зрения Бога и божественной вечности. Руссо в своей «Исповеди» уже не возвращается к этим проблемам, оперируя с понятием биографического и исторического времени. После Руссо мысль о том, что условия человеческого существования неизбежно имеют конечный и опосредованный характер, стала общепринятой. Философия и искусство нового времени - и литература, и живопись, и музыка - исходят из линейности времени¹¹⁶⁷¹.

После всех достижений нового времени Толстой в своих автобиографических опытах берет на себя задачу как что-то новое открывать принципы, сформулированные Августином в его «Исповеди». И в отрывке «Моя жизнь», и в «Воспоминаниях» Толстой настойчиво возвращается к идее, что настоящее «я» - это бессмертная душа. В своих повествовательных принципах Толстой - несмотря на такие протомодернистские черты, как фрагментарность и отказ от линейного повествования, - как бы стремится вернуться назад, к Августину, утверждая, что подлинное «я» и сущность человеческой жизни лежат за пределами биографии, за пределами индивидуальной памяти.

Подведем итоги. Как же объяснить, что Толстому не удалось написать автобиографию или воспоминания? Как он сам понимал, имелись проблемы морального, технического и метафизического характера. С моральной точки зрения Толстой опасался, что правдивое описание его жизни, по стопам Руссо и его «Исповеди», то есть исповедание во всей мерзости жизни, написанное знаменитым писателем и уважаемым человеком, введет читателя во искушение. С технической стороны он затруднялся построить последовательное и связное повествование на основании своих воспоминаний. Наконец, имелись и трудности метафизического характера: отказ Толстого признать, что и человеческая жизнь, и память ограничиваются пределами земной жизни.

Причины этих трудностей заключались в том положении, в котором Толстой находился в это время как в контексте истории идей, так и в рамках собственной жизни. Приближаясь к концу девятнадцатого века, он все более ощущал давление концепций в философии, историографии, литературе, искусстве и науке, которые строились на линейном протекании времени и идее эволюции и прогресса. В течение всего века, начиная от эпохи Просвещения, доминировали формы повествования, основанные на линейной последовательности и причинно-следственной связи событий. Историография, автобиография и реалистический роман следовали таким парадигмам¹¹⁶⁸¹. Толстой же чувствовал все возрастающее недоверие к таким повествовательным структурам - прежде всего потому, что они предполагали конечность. В своих автобиографических опытах он старался отойти от линейности исторического повествования.