«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Толстой, как считают исследователи, познакомился с Шопенгауэром в 1868 году и вскоре понял, что нашел в нем родственную душу. В письме к Афанасию Фету от 30 августа 1869 года он описал «неперестающий восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал» (61: 219). Он добавил, что «выписал все его сочинения и прочел и читаю (прочел и Канта) <...>» (61: 219). В другом письме к Фету он писал, что в Шопенгауэре нашел подтверждение мыслям, которые сам высказал в эпилоге к «Войне и миру» (61: 217). В черновиках в эпилогу Толстой упоминает имя Шопенгауэра (15: 246). Это было трудное время для Толстого - после завершения «Войны и мира» он находился в подавленном состоянии. Он начал переводить «Мир как воля и представление» и предложил Фету присоединиться к этому проекту, но завершил перевод один Фет. Когда в 1881 году книга наконец появилась по-русски, Толстой перечитал ее, делая многочисленные пометы на полях. Он мог бы сказать (как сказал о Руссо), что многие страницы Шопенгауэра были так близки ему, как будто бы он их сам написал. Однако после завершения «Анны Карениной» (в которой следы Шопенгауэра, без сомнения, присутствуют) Толстой отрицательно высказывался о пессимизме Шопенгауэра. В трактате «О жизни» Толстой замечает, что негативное отношение Шопенгауэра к жизни является нравственно несостоятельным. И тем не менее, рассуждая в своем трактате о неуничтожимости человеческого существования смертью, он оперирует идеями Шопенгауэра. Можно думать, что Шопенгауэр сохранил свою власть над мыслями Толстого до конца его жизни*²⁰¹*.

В трактате «О жизни» Толстой (не называя источника) повторяет известный аргумент Шопенгауэра о том, что небытие после смерти не может отличаться от небытия до нашего рождения и, следовательно, не должно вызывать страха. (Заметим, что эту мысль можно найти уже в автобиографических опытах Толстого.) Он следует за Шопенгауэром и в развитии кантовской эпистемологии, утверждая, что представления об уничтожимости или неуничтожимости, как и представления о времени, пространстве и причинности, принадлежат к понятийной сфере и, следовательно, лишены реальности*²⁰²*. Аналогия между смертью и сном, которую Толстой обсуждает в этом трактате, также имеется у Шопенгауэра. К Шопенгауэру восходит и мысль Толстого, что смерть является изначальной и неотъемлемой частью жизни, а следовательно, жизнь и смерть - одно. И наконец Толстой, как мне представляется, разделял убеждение Шопенгауэра, что философия - это упражнение в смерти.

Шопенгауэр начал свою главу «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа в себе» с упоминания Сократа и отсылки к диалогу Платона «Федон», и он следовал за Сократом и Платоном в понимании философии как melete thanatou - подготовки к смерти, или упражнения в смерти. Шопенгауэр приспособил эти понятия для употребления в девятнадцатом веке - так, в своих рассуждениях о смерти он обходил и материалистическую концепцию смерти как прекращения органической жизни материи, которая казалась неопровержимой в свете достижений современных естественных наук, и надежду на воскресение, которая казалась несовместимой с доводами науки. После Шопенгауэра преодоление страха смерти стало философской проблемой и предполагало ревизию понятия о том, что такое «я». Вслед за Шопенгауэром Толстой поставил перед собой задачу дать новое определение сущности «я» и сущности жизни индивида, то есть ответить на вопрос, что такое «я», что такое моя жизнь. (Другие мыслители этого времени - среди них Георг Зиммель - также шли этим путем в вопросе о смерти¹²⁰³¹.)

Но между Шопенгауэром и Толстым существовала и значительная разница - Толстой стремился не столько философствовать, сколько переживать жизнь в этих терминах. В этом смысле его образцом был Сократ из диалога «Федон». В отличие от Шопенгауэра, Толстой стремился воспринимать смерть не как повод для пессимизма, а как причину для радости. Еще в большей степени, чем его трактат «О жизни», поздние дневники Толстого документируют этот жизненный опыт: опыт принятия смерти в сферу жизни. 

Дневник как духовное упражнение

Как показывают дневники, Толстой радостно ожидал смерти, делая записи об этих переживаниях в контексте бытовых впечатлений дня:

31 О. Я. П. 89.

Апатия, грусть, уныние. Но не дурно мне. Впереди смерть, т. е. жизнь, как же не радоваться? - (50: 170).

23 Я. Я. П. 90. Если буду жив.

Итак, нынче 27-е. Встал поздно. Поговорил с Чертковым очень хорошо об искусстве и смерти и пошел гулять. <.> О смерти то, что не надо никогда забывать, что жизнь есть постоянное умирание. И сказать, что я постоянно умираю, все равно, что сказать - я живу. - (51:15).

Из этих записей ясно, что радость основывалась на философском положении о единстве жизни и смерти, а тезис, что жизнь есть постоянное умирание, - это перефразирование Шопенгауэра. В одной из записей Толстой прямо называет Шопенгауэра среди деталей повседневной жизни:

29 Июня 1894. Я. П.