«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

- Потерял странно часы. Все чаще и чаще и живее думаю о смерти, смерти только плотской. Той, которая ужасала меня прежде, уж не вижу теперь. <.> Лучше в этом отношении только готовность. Читаю Шопенгауера Parerga <.> (52: 124).

Для Толстого философия смерти была не теорией, а жизненной практикой. Через много лет после того, как он закончил трактат «О жизни», он повторял свои философские выкладки в дневнике, на материале каждодневного опыта.

Такое использование философии в быту напоминает «духовные упражнения», то есть внутреннюю деятельность, которая направлена на преобразование собственного «я», своего бытия и видения мира. С понятием духовных упражнений связывают философские тексты и практики античных мыслителей начиная с Сократа и стоиков (Марка Аврелия и Сенеки), а в Новое время в этой связи называют Монтеня, Паскаля, Амьеля и его дневник («Journal intime»), а также Шопенгауэра, особенно афоризмы из книги «Parerga und Paralipomena»¹²⁰⁴¹ (Все эти авторы, и именно их практические сочинения, были любимым, каждодневным чтением Толстого в поздние годы его жизни.) В свою очередь, Толстой использовал свой дневник для таких духовных упражнений - практической философии жизни и смерти. Именно поэтому (как и другие авторы, практиковавшие духовные упражнения) он повторяет себя - снова и снова¹²⁰⁵¹. Толстой в дневниках день за днем в письменном виде упражнялся в смерти. 

«Да, я - тело - это такой отвратительный нужник»

Начиная дневник за 1908 год, в котором ему исполнялось восемьдесят лет, Толстой определил, что надо делать в последний день жизни: «освобождать свою душу» (56: 88; 1 января 1908). (В этом он следовал за Сократом, который, ожидая казни, также поставил себе задачу освобождать душу от тела.) В конце года Толстой заметил, что теперь, в восемьдесят лет, надо делать то же самое, что он делал в юности, - совершенствоваться, только с той разницей, что «тогда идеалы совершенства были другие» (56: 160, 3 декабря 1908). Как и в юности, он упрекал себя в моральных слабостях. Его мучило тщеславие (читая газеты, искал глазами слово «Толстой»); более того, он понимал, что отчасти пишет дневник для тех людей, которые будут его читать (56: 160). Не отпускали плотские желания (ему снились эротические сны). Предстояло освободиться от всего, что составляло сущность его «я»: от тела, эгоистических эмоций, времени и, наконец, от самого сознания. В виду смерти это было главной задачей жизни. Размышляя о смерти и о будущей жизни, Толстой однажды записал в дневнике: «Бессмертно только то, что не я» (49: 129, 19 июня 1886). Его поздние дневники - отчет о «последнем дне», который длился больше двадцати лет, - отражают ежедневную борьбу со своим «я» во имя окончательного освобождения.

В год своего восьмидесятилетия Толстой обращал особое внимание на изменения в своем теле и душе. Так, 1 января 1908 года он записал:

В первый раз с необыкновенной, новой ясностью осознал свою духовность: мне нездоровится, чувствую слабость тела, и так просто, ясно, легко представляется освобождение от тела, - не смерть, а освобождение от тела. <.> Теперь ясна стала бренность, иллюзорность тела, которое только кажется. <.> Неужели это новое душевное состояние - шаг вперед к освобождению? (56: 89).

Предстояло освобождение не только от тела, но и от индивидуального сознания:

Я хочу жить Богом, а не своим телесным я, Львом Толстым. Что это значит? То, что я хочу сознание Льва Толстого заменить сознанием всего человечества, даже всего живого (56: 123). Ведение дневника помогало следить за процессом освобождения, причем ему не раз казалось, что он почувствовал признаки освобождения «в первый раз». 14 сентября 1908 года он записал:

Нынче взял тетрадь именно для того, чтобы записать то, что утром и ночью в первый разпочувствовал, именно почувствовал, свое равнодушие полное ко всему телесному и не перестающий интерес к своему духовному росту, т. е. своей духовной жизни (56: 150, курсив Толстого).

Но жизнь с ее каждодневными занятиями не отпускала его, препятствуя освобождению. Более того, не так легко было описать в дневнике ту внутреннюю духовную работу, в которой Толстой теперь видел смысл своей жизни.

В одной замечательной записи (в марте 1908 года) Толстой обратился к этой проблеме:

Ровно месяц не писал. Занят был за письменным столом статьей. Не идет, а не хочется отставить. Работа же внутренняя, слава Богу, идет не переставая и все лучше и лучше. Хочу написать то, что делается во мне и как делается; то, чего я никому не рассказывал и чего никто не знает (56: 109).

За этими замечаниями следует описание внешней, каждодневной жизни: