«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Среди прочего, Толстой (как он отмечал в дневнике) забывал, о чем он писал. Он также уверял, что забыл свои опубликованные сочинения. Однажды Толстой сказал посетителю, что забыл содержание «Анны Карениной». (Этим посетителем был известный биолог Илья Мечников, который тоже был озабочен проблемой смерти, подходя к этому вопросу с научной точки зрения - он искал способов освобождения организма от старения и распада путем гигиенических средств¹²¹⁶¹.) Жена напомнила Толстому сюжет романа, но он слушал без интереса. Этот эпизод попал в газеты. Толстой был тронут до слез, прочтя статью под названием «Не помню. Забыл.», автор которой объяснил: «Толстому необходимо было из памяти стереть все прошлое, не только свои прежние произведения, но даже все заповеди, кроме одной, „единой заповеди": любви к ближнему»¹²¹⁷¹.

Как и в других случаях, Толстой обобщал свои наблюдения над собой и, применяя их к переживаниям всех людей, формулировал принципы, исполненные философского смысла:

[23 октября 1910] Я потерял память всего, почти всего прошедшего, всех моих писаний, всего того, что привело меня к тому сознанию, в каком живу теперь. <.> Как же не радоваться потере памяти? Все, что я в прошедшем выработал (хотя бы моя внутренняя работа в писаниях), всем этим я живу, пользуюсь, но самую работу - не помню. Удивительно. А между тем думаю, что эта радостная перемена у всех стариков: жизнь вся сосредотачивается в настоящем. Как хорошо! (58: 121-122).

В дневнике бытописание обращалось в метафизику: Толстой обратил свои дневниковые наблюдения над потерей памяти в философские размышления о времени. Прошлое исчезло, так как субъект потерял память о предыстории своего «я». Ввиду близящейся смерти будущее также потеряло актуальность. Казалось, время остановилось: Толстой мог наконец жить «безвременной жизнью в настоящем» (58: 122). Но сделать запись этого настоящего было далеко не просто, в частности и потому, что Толстой теперь нередко забывал, что случилось в течение дня. Время от времени дневниковая запись сводится к констатации забвения: «22, 23, 24 фев. 119101 <.> Плохо помню, что было в эти два дня» (58: 19). 

«Смерть похожа на сон, на засыпание <...> Но смерть еще более похожа на пробуждение»

В последние годы жизни Толстой все больше и больше спал. При пробуждении ему нередко не удавалось сразу восстановить память и сознание себя:

Я нынче все больше и больше начинаю забывать. Нынче много спал и, проснувшись, почувствовал совершенно новое освобождение от личности: так удивительно хорошо! Только бы совсем освободиться. Пробуждение от сна, сновидения, это - образец такого освобождения (56: 98).

Толстой истолковывал пробуждение от сна как прообраз будущего перехода от жизни к смерти, понимая смерть как желанное освобождение от сознания своего «я».

В дневнике Толстой не раз обращался к аналогии между сном и жизнью или сном и смертью. Размышления о своих ощущениях перемежаются философскими рассуждениями. Работая над этой аналогией, Толстой пробовал разные ходы. Одна возможность: «Сновидения совершенное подобие жизни» (57: 91). В этом он опирался на метафору «жизнь есть сон», к которой не раз обращались философы Платон, Декарт, Паскаль, Шопенгауэр и другие. Он испробовал и другой ход: «Сон - совершенное подобие смерти» (56: 34). И у этой идеи есть культурные прецеденты, достаточно вспомнить монолог Гамлета: «Умереть, уснуть; Уснуть! И видеть сны, быть может?» (To die, to sleep; To sleep, perchance to dream)¹²¹⁸¹.

Толстой рассуждал о том, как соотносятся разные метафорические ходы: «Я говорил себе, что смерть похожа на сон, на засыпание: устал и засыпаешь, - и это правда, что похоже, но смерть еще более похожа на пробуждение <.>» (55: 89). Он испытывал особенный интерес к моменту пробуждения. День ото дня, засыпая и просыпаясь, Толстой подвергал известные философские аналогии и литературные метафоры опытной проверке: он размышлял о том, что происходит при переходе между жизнью и смертью.

Однажды, лежа в постели после пробуждения, он составил сложную аналогию, в которой цикл засыпания и пробуждения соотносится с переходом от жизни к смерти таким образом, что жизнь и смерть кажутся соизмеримыми:

Сегодня 5 Февраля 1892. Бегичевка. Только что встал. В постели думал: От сна пробуждаешься в то, что мы называем жизнью <.>. Но и эта жизнь не есть ли сон? А от нее смертью не пробуждаемся ли в то, что мы называем будущей жизнью, в то, что предшествовало и следует за сновидением этой жизни? (52: 62).

В последующие годы Толстой вновь и вновь возвращался к роковому вопросу о том, не есть ли смерть пробуждение к новой, будущей жизни. («Эта», т. е. земная, жизнь в этом случае является лишь сновидением.)

Следует упомянуть, что Толстому впервые подумалось (и снилось), что смерть есть пробуждение, задолго до того, как наступила старость. Запись такого сна, датированная 11 апреля 1858 года, имеется в его записной книжке: