«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Я видел во сне, что в моей темной комнате вдруг страшно отворилась дверь и потом снова неслышно закрылась. Мне было страшно, но я старался верить, что это ветер. Кто-то сказал мне: поди, притвори, я пошел и хотел отворить сначала, кто-то упорно держал сзади. Я хотел бежать, но ноги не шли, и меня обуял неописанный ужас. Я проснулся, я был счастлив пробуждением. Чем же я был счастлив? Я получил сознание и потерял то, которое было во сне. Не может ли также быть счастлив человек, умирая? Он теряет сознание я, говорят. Но разве я не теряю его засыпая, а все-таки живу. Теряет личность, индивидуальное <.> (48: 75).

В тот же день Толстой записал в дневнике: «кошмар и философская теория бессознательности» (52: 12). Как явствует из этого замечания, тридцатилетний Толстой понимал, что он разработал целую концепцию сознания (вернее, бессознательности) на основании своего сна.

Но это было не все. Читателям Толстого-романиста бросается в глаза (и исследователи не раз писали об этом), что Толстой использовал свой ночной кошмар в знаменитом эпизоде смерти князя Андрея: на смертном одре он видит сон о двери и на этом основании делает философский вывод о природе смерти: «Я умер - я проснулся. Да, смерть - пробуждение !»*²¹⁹*Освобожденный этим открытием, герой Толстого умирает без страха и сожаления. Однако, как мы знаем из дневников старого Толстого, автор не был удовлетворен символическим решением проблемы смерти, предложенным в его романе. В поздних дневниках Толстой продолжал размышлять о снах, в которых смерть оказывалась пробуждением, и строить целые философские теории на этом материале. 

Сны Толстого

С молодых лет Толстой считал сон и сновидения значительным опытом и записывал свои сны в дневнике или записной книжке. (Кроме дневника, Толстой в разные годы своей жизни делал заметки в записных книжках и на отдельных листах. В последние годы он постоянно носил такую памятную книжку в кармане для фиксации своих мыслей, а ночью она лежала возле его кровати - для записи снов. Некоторые из записей потом переносились в дневник.)

Многие из записанных снов касались сильных эмоций и нравственных конфликтов. 5 мая 1884 года он записал счастливый сон: «Во сне видел, что жена меня любит. Как мне легко, ясно все стало! Ничего похожего наяву» (49: 90). 25 мая 1889 года он видел во сне, что взят в солдаты. (За день до этого, рассуждая в дневнике о том, как обеспечить мир, он записал, что «не конгрессы мирные нужны, а непокорение солдатству каждого».) «Я взят в солдаты и подчиняюсь одежде, вставанию и т. п., но чувствую, что сейчас потребуют присяги и я откажусь, и тут же думаю, что должен отказаться и от учения. И внутренняя борьба. И борьба, в которой верх взяла совесть» (50: 85). 29 июня 1889 года он записал: «Ночью увидал во сне какую-то лягушку в человека ростом и испугался. И испугался как будто смерти. Но нет, это ужас сам по себе» (50: 101). 29 сентября 1895 года он видел во сне, что его били по лицу и он стыдится, что не вызвал на дуэль, но потом соображает, что может не вызвать, так как это доказывает его верность учению о непротивлении злу. Он проснулся с мыслью о том, что соображения во сне бывают самые низменные (53: 59). Полтора года спустя, 22 января 1897 года, он записал, что видел во сне «все то же оскорбление» и проснулся с болью в сердце, думая о смерти (53: 132).

В одном замечательном сне (29 ноября 1908 года) Толстой пережил драму Христа, притом он видел себя и автором истории о Христа, и ее героем (более чем одним героем): «Ночью видел во сне, что я отчасти пишу, сочиняю, отчасти переживаю драму Христа. Я - и Христос и воин. Помню, как надевал меч. Очень ярко» (56: 158).

Заметим, что эффект расщепления своего «я», пережитый и описанный здесь Толстым, хорошо известен психологам и философам, исследовавшим сны. Сновидение создает особое отношение к собственному «я». В самом деле, кто есть «я» сна? Во многих случаях «я» - это одновременно и субъект, и объект сновидения*²²⁰*. Что касается авторства, хотя сновидение является формой душевной деятельности человека, текст сна обычно «представляется нам чем-то чуждым»*²²¹*. После пробуждения «я», которое в некотором смысле является его [222]

автором, не понимает своего создания . В результате сновидение, рассказанное после пробуждения, является конфронтацией со скрытыми противоречиями и глубинами своего «я». Поэтому рассказ о сне - это отрефлектированная форма конфронтации с собой, включая конфронтацию между «я»-субъектом и «я»-объектом, между «я» знающим и «я» не знающим самого себя и своего положения в мире. Этот потенциал сновидений был задействован Толстым: как мы видели, он использовал записи своих снов как форму саморефлексии и самоописания.