Кто дал вам музыку?

Работа оказалась тяжелой, изнурительной и отупляюще монотонной. На что Лерой был жизнерадостен и полон желания дружить со всем миром, но и на него скоро начали находить приступы бессильной тоски. Уж лучше бы работать грузчиком в порту, с итальянцами и пуэрториканцами, среди песен и смеха. Он тоже стал бы с ними петь, и в легкие ему лился бы свежий воздух. А здесь, на заводе, который он, в общем-то, принял не задумываясь, как принял грязь, сутолоку и нищету Нью-Йорка, ему казалось, что легкие его забивает пыль, а душу — бессмысленное однообразие. Чтобы свести концы с концами, нужно было по многу часов работать сверхурочно, и он работал — вместо того чтобы побыть с женой или заниматься пением. Угнетало его и то, что, кроме Тедди, на заводе не с кем было поговорить по-человечески. И он никому не раскрывал своей тайны — ребята в цехе считали его из-за этого немного чокнутым, — пока у них не появился ирландец Кевин, которого назначили ему в напарники.

Кевин и Лерой работали в кузовном цехе. К движущимся на конвейере кузовам они цепляли огромные, весом в 20 фунтов, крюки на цепях, и, когда будущие лимузины подходили к концу их участка, их вздергивали в воздух, словно огромные бычьи туши, и подавали в бондеризационную камеру. Крюки и цепи возвращались обратно подвесным конвейером, красные от антикоррозийного состава, и Лерой ходил покрытый этой красной пылью с головы до ног — от бейсбольной шапочки с козырьком до подкованных стальными подковками тяжелых ботинок, — с перемазанной физиономией, потому что часто смахивал со лба пот рукавицей. Лероя мучила не только эта пыль — самый воздух в цехе был отравлен сварщиками, рихтовщиками, доводчиками, всеми, через чьи руки проходил кузов. Иногда Лерой надевал небольшую маску, которую нашел в кладовой, маска закрывала ему нос, спускаясь резиновым клапаном на рот и подбородок, но спрятать его широкую улыбку она не могла.

Лерой, конечно, понимал, что даром ему это не пройдет, начнутся разговоры. Одно дело очки — очки защищают глаза, их носят все, и совсем другое дело маска. Защищать горло? Подумаешь, нежности какие!

— Пусть болтают что хотят, не обращать же на них внимания, — говорил он Лили. — Мне не за это платят. А дело свое я делаю не хуже других.

— Ты непременно должен беречь горло! — Лили тронула под столом его ногу туфлей. Был субботний вечер, они ужинали в ее любимом кафе, забыв ненадолго о накопившейся за долгую неделю усталости — оба работали полный день в субботу. — Бог с ним, с заводом, хоть тебе там и много платят — важно будущее. Если им что-то не нравится, пошли их к черту, Лерой.

Но Лерой никогда никого не посылал к черту — зачем, ведь так приятно говорить людям хорошие, добрые слова, смешить их, тем более что в глубине души у него жила надежда, что когда-нибудь он сможет порадовать их чем-то бо́льшим. Но когда он начинал думать — а что еще и делать на конвейере, как не думать с утра до вечера все об одном и том же? — когда он начинал думать, во что обратилось бы его существование, не живи он мечтой стать певцом, сердце его сжималось: остаться здесь навсегда, знать, что ты уже никуда не вырвешься отсюда, — это страшно! И страх гнал его к занятиям — так в детстве страх перед наказанием, которое ждет воров, останавливал его руку, тянущуюся к маминой сумочке.

Он не пытался скрыть, что тоска иногда берет его за горло, как не хотел прятать маску, которую надевал, когда в цехе становилось нечем дышать от пыли, как не мог все время глушить свой могучий голос — он сам рвался на свободу, когда дела шли хорошо и будущее казалось близким и прекрасным. Но в тоскливые минуты он невольно уходил в себя и, втиснувшись в багажник, прятался за поднятой крышкой металлического каркаса не только от мастера, но и от всего жестокого, равнодушного мира. Он сжимал в руке свой талисман, и люди не видели, как ему тяжко. Никто не знал, что у него бывают эти приступы тоски, даже Лили; обычно по цеху разносился его веселый, громкий смех, которым он отвечал на шутки и насмешки. Он шел навстречу людям с мягкой, добродушной улыбкой, и эта улыбка была выражением веры в то, что людям свойственно быть хорошими и добрыми, в ней не было и тени угодливости, которая такими муками далась его отцу. А хандра, он был убежден, находит на него только из-за неуверенности в будущем, ведь он ни от кого не ждет ни подвоха, ни предательства и всех хочет любить.