Кто дал вам музыку?

Но разобраться во всем этом поначалу было не так просто. По натуре общительный, Кевин быстро сдружился с некоторыми рабочими на конвейере, не говоря уж о его напарнике Лерое. Однако он робел перед этими людьми, потому что все они, и даже негры с Юга, которые наверняка учились меньше, чем он, знали, казалось, все на свете и их ничем нельзя было удивить. Он понимал, что даже такому доброжелательному человеку, как Лерой, его восторги перед чудесами этого сказочного завода могут показаться нелепыми. «А как получается, что можно спускать воду в туалете, если он подвешен к потолку и соединяется с полом только лестницей?», «А правда газовые горелки похожи на факелы в старинных замках, тех, что показывают в кино?», «А как удается сделать, что под конец все части машины соединяются и желтые крылья опускаются именно на желтые кузова?» И, не желая больше выставлять себя дураком, он решил помалкивать.

Даже люди, жившие с ним в одном доме — он поселился в ирландском квартале, — казались ему какими-то равнодушными. Толстяк О’Бэннон, владелец ирландского клуба «Трилистник»[24], тот лишь зевнул, когда Кевин стал рассказывать ему, что это значит — быть частицей грандиозного процесса, в результате которого с конвейера ежедневно сходят триста автомобилей. Люди состоятельные, вроде угрюмого гробовщика Фэррела и этой лисы Флаэрти из туристского агентства «Эмералд Турист Сервис», которое находилось в соседнем доме, прямо сказали ему, что приходят к О’Бэннону выпить по кружке пива и посмотреть бейсбол, а не выслушивать его впечатления о заводе, — не то чтобы это им неприятно или ниже их достоинства, а потому, что все это давно известно и вообще скучно.

И тогда Кевин стал изливать душу в письмах престарелым родителям и незамужней сестре, рассказывая, почему завод для него воплощает Америку с ее необъятностью, разнообразием и техническим совершенством. Но он не умел хорошо излагать свои мысли, и длинные описания давались ему с трудом, к тому же и писал-то он только для того, чтобы уверить родных, что все у него хорошо, что он копит деньги и осматривает достопримечательности. Да и тяжело было после целого дня работы сидеть в маленькой комнатушке наедине с ручкой и листом почтовой бумаги, который предстояло исписать, вместо того, чтобы играть в ски-бол[25], или смотреть телевизор в «Трилистнике», или танцевать с Пегги, официанткой из закусочной напротив «Похоронного бюро» Фэррела.

Будучи человеком разумным, Кевин выбрал компромиссный путь: время от времени посылал родителям краткие весточки, встречался с Пегги, заходил в «Трилистник» поболтать со знакомыми и всю неделю трудился как проклятый, чтобы получить свою зарплату. Но поскольку Кевин по натуре был романтиком, он убеждал себя, что работает не только ради денег. В его душе был ему одному известный уголок, где затаились восхищение и гордость, и он знал, что настанет день, когда он сможет их выразить.

Его смущало и порой заставляло усомниться в своей правоте то, что рабочие не только равнодушно, но даже враждебно относились к заводу и машинам, которые изготовляли собственными руками. В их разговорах проскальзывало презрение к начальству, к работе, к жизни, которая выпала им на долю. Почти каждый, с кем бы Кевин ни заговорил, ненавидел свою работу и честно признавался, что ходит на завод только ради получки; все мечтали найти себе что-нибудь поприятней, а многие и действительно уходили, так что, бывало, только с кем-то сблизишься, только он начнет тебе объяснять, почему и он говорит: «Ну и работка!», как вдруг этот человек приходит в белой рубашке с галстуком и, радостно сообщив, что взял расчет, собирает инструменты и навеки исчезает из твоей жизни.

Самыми лучшими и часто самыми приятными были люди вроде его напарника Лероя, которые жили другими интересами. Для них завод был лишь печальной неизбежностью, горькой пилюлей, которую надо проглотить, чтобы заниматься тем, что действительно важно. Каждый из них задавал Кевину один и тот же вопрос: «Что ты делал до того, как попал сюда?», но Кевин понимал это иначе: «Чем ты будешь заниматься, когда уйдешь отсюда?»

Мог ли он объяснить тому же Лерою, который жил только своей музыкой, мечтая стать оперным певцом, что сама по себе возможность вырваться из захолустья, попасть в Америку, получить работу на заводе, который один больше, чем весь его родной городишко, уже была счастьем. Для Лероя завод не значил ничего, абсолютно ничего; его надо было терпеть, как, вероятно, терпели его предки рабство, мечтая о лучшей доле. В редкие минуты отдыха они разговаривали о музыке, и то, что Кевин понимал его, было для Лероя отрадой, и он тянулся к нему, как тянется к солнцу растение.

Затем с Лероем случилось несчастье: оступившись, он свалился с платформы и поранил горло, а Кевин, увидев, как из перерезанной шеи его друга льется кровь, от страха и неожиданности сам рухнул на пол без чувств.