Кто дал вам музыку?

Кевин в отличие от многих рабочих ни разу не воевал и не привык жить в мире крови и насилия. Все то долгое время, пока Лерой поправлялся, он мучительно переживал свой позорный обморок, хотя все были настолько тактичны, что даже не вспоминали о нем. Для него это было периодом переоценки ценностей. Он решил, что ему, как Лерою и тем, кем он больше всего восхищался, тоже следовало стремиться к чему-то сверх того, что он уже достиг.

Как только это стало ему совершенно ясно, он понял, чего ему хотелось. Он начал жить более экономно, свел расходы до минимума и буквально превратился в скрягу, откладывая бо́льшую часть зарплаты на свой счет в банке; затем так же рассудительно стал он искать, с кем поделиться, кому рассказать о своем дерзком и, может быть, даже неосуществимом замысле.

Наконец он надумал поговорить с Уолтером. В какой-то степени Уолтер сам был инициатором их знакомства — этому курносому восемнадцатилетнему пареньку, улыбчивому, с короткими светлыми волосами, ужасно нравился ирландский акцент Кевина; и хотя между ними была разница в десять нелегких лет, они быстро сблизились.

Стерев со лба пот (его готовили на рихтовщика, и ему тяжело давалась эта наука), Уолтер воспользовался остановкой конвейера и спросил:

— Послушай, откуда ты приехал?

— Из графства Керри. Ты, наверно, про него и не слыхал, у нас ведь там нет больших городов или каких-нибудь достопримечательностей.

— А что ты там делал?

Уолтер тоже прибегнул к этому стандартному вопросу, позволявшему нащупать общность интересов.

Кевин ответил напрямик, не подозревая, что такой ответ может воздвигнуть стену между ним и собеседником:

— Я был учителем.

— Учителем? В большой школе?

— Ну нет, — засмеялся Кевин. — В маленькой сельской, где всего-то один класс и двое учителей: я и молоденькая девушка. Мы вдвоем обучали семьдесят или восемьдесят детей разных возрастов.

— А почему ты ушел оттуда?

— Скучно. — Кевин снял всю в ржавчине рукавицу и запустил пальцы в рыжую шевелюру. — И потом, церковь уж очень давит. Ведь у нас, чтобы стать учителем, нужно письмо от приходского священника. А потом учи и воспитывай, как церковь велит. Я семь лет это терпел и наконец решил: прежде чем обзаведусь семьей, хоть мир повидаю.

— Тебе здесь нравится? — спросил Уолтер с нарочитой небрежностью, какую можно почувствовать в тоне молодой матери, которой хочется узнать, что думают о ее малыше.

— Тут очень интересно.

— Да, тебе конечно, — сказал Уолтер. И вдруг добавил, словно ради этого и затеял весь разговор: — А я коплю деньги, чтобы учиться на инженера-строителя.

— На инженера? Да ну!

— Каждую неделю стараюсь отложить пятьдесят долларов. Пока получается. Я живу с родителями. Как только у меня будет полторы тысячи, поступлю в университет.

Кевина в который раз поразило богатство возможностей, которое открывает перед людьми Америка.

— А школу ты когда кончил?

— В этом году.

Кевин хотел расспросить его подробнее, но конвейер пришел в движение, и Уолтер, схватив напильник, снова принялся выправлять вмятины, не успевая не то что посмотреть в сторону Кевина, но даже смахнуть пот со лба. Уолтер относился к работе добросовестно и старался делать ее хорошо, не отставая в то же время от конвейера и других рихтовщиков; Кевину, который, хотя и был прежде учителем, мог, не охнув, взвалить на свои могучие плечи пятьдесят килограммов картофеля, от души было жаль этого худенького мальчишку и хотелось ему чем-то помочь. И в то же время он уважал такого с виду беспечного юного американца за его целеустремленность. Поразмыслив, Кевин решил, что, несмотря на свою молодость, этот мальчик вполне способен дать разумный совет взрослому мужчине, и, когда в обеденный перерыв они встретились в столовой, Кевин сразу завел разговор о том, что его волновало.

— А ведь странно, что двое таких разных людей, как мы, встретились на этом заводе, — задумчиво произнес Уолтер, разворачивая необсохшими руками вощеную бумагу и поднося ко рту бутерброд.

— Все мы пешки на доске судьбы, — вздохнул Кевин. — Это мое убеждение. Вот она и бросает нас то туда, то сюда.

— В таком случае, она могла бы забросить нас в местечко получше.

— Тут я с тобой не согласен. Для меня во всем этом есть своя красота, хотя мне трудно объяснить, что я ощущаю. Посмотри вон на те изящные машины — ведь сюда они поступают грудой металлических частей, а с конвейера сходят великолепными лимузинами. Они выглядят даже лучше, чем на журнальных картинках. Вот я и подумал, что раз человек здесь работает, у него обязательно должна быть своя машина.

— Конечно. У многих и есть.

— Да, но… — Кевин замялся. — На стоянке их и правда сотни, но они, наверно, по карману только тем, у кого в банке приличный счет.

— A-а, ты, вероятно, не знаешь, что машину можно купить в рассрочку. Сейчас девять человек из десяти не могут платить наличными. Либо меняют старую на новую, либо вносят сразу только часть денег.

Кевин так резко наклонился над столом, что опрокинул пустые стаканчики из-под молока.

— И после этого машина считается твоей, пока ты каждый месяц за нее выплачиваешь? По закону твоей?