Кто дал вам музыку?

Когда после первого бесконечного дня в кузовном цеху, куда его определили, посеревший от усталости, он вернулся домой, мать сидела в гостиной и плакала, прижимая к глазам платок.

— Ты только посмотри на себя! — с ужасом воскликнула она, и Уолтер сразу понял, что ужас ее был вызван его видом, а не мыслью о том, что́ ему в этот день пришлось пережить.

Тем не менее он счел своим сыновним долгом объяснить ей, что ему вовсе не обязательно проходить мимо соседей в засаленном комбинезоне, он может дома надевать спортивный костюм и переодеваться уже на месте; он также намекнул ей, когда она готовила ему бутерброды на завтра, что ему удобнее носить их не в железной коробке, а в обычном бумажном пакете.

Отец, который спустился посидеть с ними на кухне, не поддержал жену и даже стал доказывать, что в работе на крупном предприятии есть свои преимущества.

— Неужели Уолтер не мог найти себе что-нибудь поприличнее? — убитым голосом сказала мать, намазывая майонезом кусок белого хлеба. — В конторе у него хоть была бы возможность применить свои знания.

— Напрасно ты так думаешь, — возразил отец. — Работать на заводе теперь не считается позором. Кроме того, Уолтер имеет все шансы выдвинуться, если покажет, на что он способен.

За всем этим стояло другое: родители боялись, как бы путь, избранный Уолтером, не завел его в тупик, и винили себя, что не смогли послать его учиться. Щадя их чувства, Уолтер не стал доказывать правильность своего решения; если бы он сказал, что будет много зарабатывать, это бы больно задело отца, который в свои пятьдесят девять лет получал только на пять долларов в неделю больше, чем сын.

— Просто в городе нет другого места, где бы мне столько платили, — примирительно сказал он.

— Мальчик прав, — поддержал его отец, чему Уолтер был очень рад. — Ты поступил умно, Уолтер.

При таком отношении родителей к его выбору Уолтеру ничего не оставалось, как стиснуть зубы и дать себе слово, что он не уйдет с этой работы, пока не добьется цели. Как уже выдохшийся, но не желающий сдаваться боксер, он видел свою победу не в окончании боя, ибо до этого было слишком далеко, а в более близких достижениях: в первом автоматическом, пусть незначительном, повышении зарплаты после четвертой недели, во втором таком же повышении после восьмой недели, в зачислении его на постоянную работу по истечении девяноста дней, и самое главное — в получении специальности рихтовщика, после чего он перейдет в разряд наиболее высоко оплачиваемых и квалифицированных рабочих и все на заводе будут относиться к нему с уважением.

Уолтеру была безразлична окружающая обстановка, он с самого начала понимал, что завод — не картинная галерея; но работа и условия, в которых приходилось ее выполнять, были нагромождением непрерывных ужасов, и Уолтеру, валившемуся с ног от усталости после десяти часов неослабного напряжения, иногда казалось, что когда-нибудь он очнется от этого кошмара со страшным криком. Изнурительной и отупляющей была даже не сама по себе работа, которая состояла в том, чтобы в бесконечной веренице автомобильных кузовов, медленно и монотонно, подобно множеству одинаковых стальных роботов, двигавшихся на конвейере, отыскивать пузыри и вмятины и выправлять их. Это называлось рихтовкой.

Труднее всего было работать быстро и чисто, когда за спиной стоит мастер и буравит тебя взглядом сквозь толстые линзы очков. Уолтер прикинул, что в лучшем случае на рихтовку одного кузова с момента, когда он попадает на конвейер и пока не дойдет до платформы, откуда его, подцепив краном, отправят в бондеризационную камеру, у него в распоряжении не больше трех с половиной минут. Если он начинал сразу, как только контролер обозначал мелом дефекты — кружочком вмятины, крестиком пузыри, — он мог закончить работу раньше, чем кузов доходил до контролера, стоявшего в конце конвейера; в случае же, если вмятины оказались слишком глубоки и их было слишком много, он продолжал с остервенением бить по металлу, присев на корточки и напрягаясь так, что пот лил с него градом; рядом с ним среди путаницы резиновых шлангов работал сварщик, и пламя его газовой горелки было таким обжигающим, что пот на лице мгновенно просыхал, а контролер-приемщик тем временем, стоя за его спиной, с невозмутимым видом помечал мелом вновь обнаруженные в этом проклятом металле вмятины и пузыри. Поняв наконец, что его усилия тщетны, он поднимался и, с виноватым видом уступив место равнодушному рабочему-дефектчику, которому предстояло доделать его работу, шел торопливо вдоль конвейера, моля бога, чтобы следующий кузов — на его долю приходился каждый третий — был в мало-мальски приличном состоянии.

Хуже всего было, когда раздавался пронзительный свисток, и, оторвав взгляд от ненавистной вмятины, по которой он отупело постукивал концом напильника, Уолтер видел в дальнем углу цеха мастера, сердито махавшего ему сигарой. Заранее зная, что ничего хорошего его не ждет, он бросал работу и спешил на зов, пытаясь внутренне подготовить себя к неизбежному, но ему это плохо удавалось.