Кто, если не мы

Рудаков видел не только это, но и многое другое. На его глазах армия и флот в последние годы все больше напоминали издыхающего динозавра, чем сокола, способного разнести в пух и прах алчное воронье, нацелившееся на несметные богатства России. Они изнемогали под непосильной тяжестью инфраструктуры, доставшейся им от пятимиллионной Советской армии. Она, подобно удавке, душила командиров частей и войска. Вместо боевой подготовки им приходилось заниматься дышащими на ладан котельными, водозаборами, электроподстанциями сотен полупустых военных городков. В центре Москвы, Санкт-Петербурга и многих других городах некогда величественные здания несуществующих главков и управлений Министерства обороны пустыми глазницами-окнами уныло смотрели на надменно вознесшиеся над ними офисы банков и финансово-промышленных компаний. По окраинам на десятках тысяч заброшенных баз хранения и складов, уродовавших облик городов и поселков язвами ржавых заборов, плодились в основном мыши и вороватые коммерсанты в погонах.

Костяк армии и флота, их гордость — офицеры оказались зажатыми в тисках нищеты и безнадежности. При зарплате командира дивизии Ракетных войск стратегического назначения ниже, чем у помощника машиниста поезда московского метро, и очереди на квартиру, все больше становившейся мечтой, молодые офицеры валом валили на гражданку, чтобы искать счастья, манившего их с экрана телевизора блеском рекламы.

Военные академии и военные институты — кузница командно-инженерных кадров — все больше напоминали дома престарелых и приюты для неприкаянных сирот. Стихия рынка безжалостно вымыла с кафедр и из научных лабораторий молодые дарования и светлые головы. Быстро окрылившись в бизнесе, они вспоминали как страшный сон бесконечные накачки, отчаявшихся от безысходности отцов— командиров и нищенские зарплаты, выдававшиеся с задержкой в 3–4 месяца.

Свыше полутора сотен военных академий и военных институтов, сохранившихся с советских времен, напоминали больше ветряные мельницы, чем школу патриотизма и мужества. Будущая смена старым, еще советским кадрам, уныло дотягивавшим до пенсии, ставшую постылой, служебную лямку и ждавшим своего угла — выпускники не горели желанием стать в жидеющий боевой строй и служить Отечеству, низведшему его — офицера до положения московского дворника из солнечного Таджикистана. Поэтому одни заканчивали службу сразу за забором военного института — в усыхающих армии и флоте для них не находилось места. Другие, добравшись до части, уже на второй день забывали о маршальском жезле в своем ранце. Служба от подъема до забора, квадратное — катить, круглое — тащить, при отсутствии ГСМ и исправной матчасти, чаще проходившая пеший по конному, да еще при мизерной зарплате, вынуждала молодых офицеров всеми правдами и неправдами искать пути к увольнению.

События августа 2008 года — война в Южной Осетии и Абхазии — стали лишним подтверждением горьких выводов, к которым пришел Рудаков. Архаичные армейские структуры, устаревшая система организации боевого управления частями и взаимодействия между родами войск, созданные в конце 60-х годов прошлого века еще в Советском Союзе, в начале XXI века выглядели настоящим анахронизмом. И когда пришло время воевать, то оказалось, что в полуторамиллионной Российской армии можно было по пальцам перечесть части, способные успешно вести боевые действия.

Дальше так продолжаться не могло — это грозило не только самому существованию армии и флота, но и всему российскому государству. И здесь Рудаков тысячу раз был согласен с Градовым: рассуждать о необходимости реформы Вооруженных сил, а тем более заниматься кликушеством было последним делом. Время требовало самых энергичных действий, а окончательную оценку им могло дать только будущее. Будущее, которое в России вряд ли кому еще удавалось предсказать.

С этими мыслями Рудаков возвратился в управление, вызвал к себе Первушина с Охотниковым и потребовал ускорить работу над докладной «О проблемах и перспективах реформирования военных вузов и военной науки». Закончилось совещание обсуждением хода подготовки оперативного эксперимента в отношении Ефимова, который не вызвал беспокойства у Рудакова, и он утвердил окончательный вариант его проведения.