Кто, если не ты?

Влажной рукой он стискивает в кармане билет, маленькая серая книжечка, на уголке отклеилась обложка... Маленький, теплый, как ладонь друга...

— Ты что, проглотил язык?..

Он смотрит на Карпухина... Нет, выше... Этот юноша с нервно-неподвижным лицом, и странно освещенными изнутри черными глазами — он как будто молится, хотя губы его туго сжаты. Потом они разжимаются:

— Вы не можете нас исключить из комсомола.

12

За дверями толпились ребята. Они густо облепили терраску, перила, площадку перед райкомом. На стремянке, приставленной к крыше, Клим увидел Витьку Лихачева и Бориса Лапочкина, на перилах, обхватив руками столб, стояла Казакова—напротив окна кабинета, в котором проходило бюро.

Зачем? Зачем они пришли?..

Его притиснули к двери, прямо в лицо ему густым табачным духом дышал Шутов. Напряженно сузив блестящие глаза, он хрипло спросил:

— Как?..

— Мы обойдемся без венков!

Он шел сквозь нерасступающуюся толпу, грубо раздвигал ее руками, разрывал, как переплетенные ветви, с досадой слыша, как Майя объясняла:

— Еще ничего не известно, решают, потом пригласят...

Он вышел на улицу.

— Подожди!

Теперь с ним рядом шел Мишка.

— Вытри,— не разжимая зубов, сказал Клим.

Мишка покорно достал из кармана грязный платок, вытер уже сухие щеки.

Он сам не знал, как это получилось, когда его спросили, не желает ли он о чем-нибудь попросить бюро. Он вдруг почувствовал, что не может сказать ни слова. И растерянно улыбнулся, потому что ему самому показалось смешно, когда из горла вырвался какой-то странный хрип, и потом его руку обожгло чем-то горячим, и ему стало не стыдно, и все равно — смотрит на него кто-нибудь или нет.

Последний раз он плакал, когда их вернули с фронта, зарывшись в сено, на дне кузова тряского грузовичка.

Они дошли до угла и повернули обратно.

Мальчишки сбивали камнями змея, застрявшего в проводах. По небу медленно плыли высокие облака.

Нелепо думать, что их простят...

А если?..

Если все-таки оставят им комсомольские билеты?

Если их только хотели напугать, пропесочить, продраить — и на том конец? Ведь есть же всякие меры: выговор, строгий выговор с занесением в личное дело...

Ведь там остался Алексей Константинович...

Ведь не все же члены бюро... Ведь княжна Тамара... И Ермаков... .

Среди этих «ведь» ему вспомнилось одно — самое главное!

— Послушай, старик,— сказал он Мишке, останавливаясь у калитки,— ведь капитан ясно же мне сказал: ничего не будет! Понимаешь?

Перед ним промелькнуло лицо капитана, открытое, ясное, каким он видел его в последний раз — в солнечное утро.

— Ведь он же не мог соврать! Ему незачем было бы просто соврать!..

— Может быть,— сказал Мишка, с надеждой глядя на Клима.

Они ждали в маленьком коридорчике впятером.

Снаружи ежесекундно просовывались в дверную щель головы:

— Ну, как? Еще не вызывали?.. Не дрейфьте!..

Потом, поодиночке, в коридорчик просочились ребята.

Первым вызвали Мишку.

Когда он вышел, его пришлось несколько раз хорошенько встряхнуть за плечи — он онемел от счастья.

— Выговор!

Еще говорили о каком-то активе, но он ничего не понял, понял только, что его оставили в комсомоле.

Клим стоял, притиснутый к стене, сжимая в кармане комсомольский билет. Он не надеялся. Он боялся надеяться.

Но вышел Игорь и, сдержанно улыбаясь, объявил:

— Строгач с занесением!

И он решил, что все-таки, все-таки — может быть...

Он пожал Игорю руку; отвечая на приветствия, тот уже шутил:

— Чего радуетесь? Ведь дали выговор, а не орден.

Актив? Все равно.... Пусть все, что угодно, только бы... только бы...

Потом из дверей выскочила Кира — по ее лицу было видно, что она еще не верит себе...

— Оставили!

Майя чмокнула ее в щеку и, толкнув подругу в объятия восторженно щебетавших девочек, нырнула в дверь.

— Ничего, старик, все обошлось,— сказал Игорь, похлопав Клима по плечу.— Теперь к черту все — и за экзамены... Я еще физику не открывал...

«Ах, о чем он думает, о чем он думает!» — пронеслось у Клима.

— Ура, девчонки! —с порога закричала Майя.— Клим, тебя!

Она сияла, чертики неудержимой радости метались у нее в глазах.

— Ну, пошел,— Мишка подтолкнул Клима к двери.— Пошел, пошел, старина... Ни пуха...

— Дорогу гасконцам! — напутствовал его Игорь.

И — то ли надежда — ведь остальные отделались выговорами! — то ли — просто бодрый, шутливый призыв — но Клим ощутил удивительную легкость во всем теле. Он выпрямился, улыбнулся, отсалютовал — и вошел в кабинет секретаря.

— Ну, теперь все, братцы,— смеясь, сказал Мамыкин.— Натерпелись страху? — он обхватил Мишку и стиснул в своих медвежьих лапах.

— Зола,— сказал Шутов небрежно.— Я знал/что ничего не будет.

«Хорошо тебе знать, если у тебя папаша»,— подумал Мишка без злобы и сказал:

— А что это за актив? Они же говорили о каком-то активе...

И тогда ему разъяснили: решение бюро — не окончательное, оно еще должно утверждаться горкомом; а завтра соберется районный комсомольский актив, и на нем надо будет выступить с саморазоблачением, и от того, как они выступят и саморазоблачатся, зависит, утвердит ли горком их выговоры или..!

— Так, выходит, нас еще могут исключить? — сказал Мишка, огорошенно хлопая ресницами.