Кто, если не ты?

— Доехало?— насмешливо сказал Игорь. — Попробуй завтра только пикнуть — и...— он щелкнул языком и полоснул ребром ладони по горлу.

— Тогда чему же мы радуемся?..

— А тебя никто не заставляет,— сказал Игорь.

Или завтрашний актив казался еще слишком далеким, или взвинченные нервы требовали разрядки, но все почувствовали облегчение, когда Майя, шаловливо схватив Мишку за кончик уха, трижды тряхнула, приговаривая:

— Будь доволен, что пока остался цел...

— И правда,— виновато сказал Мишка.

Ну не глупо ли думать о том, что произойдет завтра, если сегодня они все висели на волоске — и вот спасены!..

И случилось так, что все шутили и смеялись, и слушали, и пересказывали, что они пережили там ,и уже по существу считали «комедию законченной», как объявил Игорь, когда дверь медленно отворилась и показался Клим.

Он держал голову очень прямо и смотрел перед собой незрячими глазами. Губы его замерли в едва заметной улыбке.

К нему кинулись — и отступили, давая дорогу.

Чужой, негнущейся походкой он молча прошел по коридорчику и вышел наружу.

Первым опомнился Мишка. Гребнув руками, он прорвался сквозь сомкнувшуюся за Климом толпу и выбежал во двор. Остальные высыпали за ним.

Клим уже исчез в воротах. Мишка выскочил на улицу — и через секунду снова появился перед оторопевшими ребятами. Его перекошенное лицо тряслось, глаза кого-то искали. Он дико метнулся в заросли крапивы — туда, где на досках ножом были вырезаны две короткие строчки цифр,— схватил огромный голыш с налипшей землей, занес его над головой. Не понимая, что он собирается делать, передние инстинктивно подались назад, только один Шутов остался стоять, неподвижный и бледный.

— У-у, гад! — прорычал Мишка и бросил к его ногам камень.

Булыжник с глухим звоном ударился о землю.

— Га-ады! — прокричал Мишка снова, подняв вверх сжатые кулаки.

13

Вот и все.

Дальше начиналась пустота.

И в этой пустоте сумеречно светилось единственное желание: избавиться от сострадания и жалости.

Выйдя из райкома, он свернул в соседний двор, оказавшийся проходным; в следующем отыскался пролом в заборе.

Он петлял по задворкам, меж дощатых сараев, помойных ям с гудящими клубами мух, натыкался на веревки, на которых сохли латаные простыни и цветные подштанники. Где-то мимоходом задел фикус, выставленный на солнце, где-то примял грядку с луком...

Он остановился только один раз: когда, выгнув яростно хвост, на него набросился лохматый пес, остановился не от страха, а скорее от удивления — почему-то поразила мысль, что собаки могут кусаться...

Он обошел двор кругом, но так и не нашел второго выхода. Сухощавая старуха со строгим иконописным ликом выбивала длинной скалкой пыльное ватное одеяло. Воздев скалку к небу, она остановилась, подозрительно вглядываясь в Клима:

— Ты чего ищешь?..

И этот ее жест, перечеркнувший небо, и коричневая морщинистая рука с пергаментной кожей, и сам вопрос снова показались ему странными.

— Ничего,— ответил он подумав.

— Тогда проходи,— сказала старуха,— нечего тут тебе делать.

— Да,— сказал он,— нечего.

И вышел через открытые настежь ворота, но уже не на ту улицу, где находился райком, а на параллельную, и пошел медленно, совсем медленно, потому что смешно спешить человеку, у которого впереди — пустота.

На углу он увидел грузовик, шофер утонул головой в моторе, свесив худой, костлявый зад.

Две бабенки, толстые и румяные, с кошелками в руках, прошли мимо. До Клима донеслось:

— Карамельку выбросили... Не опоздать...

Он пошел дальше, и все повторял эти неожиданно застрявшие в голове слова насчет карамельки. Откуда-то из тумана выступило ушастое, с большими губами лицо Карпухина, его торжествующе-бесстрастные глазки:

— За поступки и взгляды, несовместимые с дальнейшим...

Он очень спешит, он тоже не хочет опоздать — товарищ Карпухин! И завтра он поднимется на трибуну, нависшую над залом, и товарищ Хорошилова позвякает звоночком, и в наступившую тишину товарищ Карпухин бросит справедливые и гневные слова о безыдейных клеветниках, которые... И товарищ Михеев тоже выйдет на трибуну и скажет, что правильно и мудро поступило бюро, изобличив этих «которых»...

И тут бы, в эту самую секунду, вбежать в зал и крикнуть:

— Карамельку выбросили!

Как они ринутся — отшвыривая друг друга, глотая слюну, как, хрипя, станут протискиваться вперед и бить себя в грудь кулаком, и вопить: «Мне! Это я изобличил, это я раскусил, это мне, это моя очередь!..»

Та, в бордовом, сказала: «Мы оставляем вам возможность...»

Нет, к чему? Вы уж как-нибудь сами — спешите, запихивайте за обе щеки!