Кто, если не ты?

Но она не стерла слез и смотрела не на Лилю, а куда-то в окно, и стало так тихо, что Лиля услышала, как на кухне капает из водопроводного крана.

— Ты ищешь виновных... Но разве кто-нибудь виноват, кроме тебя одной?..

— В чем я виновата? В чем?.. Что я его люблю?..

— Есть люди, которым одной любви мало...

— Хорошо тебе говорить, если ты...

Но горечь, прозвучавшая в Майином голосе, уколола Лилю внезапной догадкой:

— А ты?.. Ты тоже... кого-нибудь любишь?.. И тоже...

— Потом,— сказала Майя.— Когда-нибудь я тебе все расскажу. Не сейчас...

Они обе помолчали, думая каждая о своем.

Первой опомнилась Майя.

— Что же мы сидим? Я должна идти к Климу. Мы договорились у него встретиться.

Она стремительно вскочила, включила свет, и Лиля, наблюдая за Майей, торопливо приводящей себя в порядок перед зеркалом, вновь ощутила себя одинокой, никому не нужной,

— Что же мне делать?..— растерянно произнесла она, поднимаясь с пола.

Мысль о том, чтобы сейчас вернуться домой, где ее ждут билеты и учебники, показалась ей невозможной.

— Нет, кажется, я знаю, что мне делать...— медленно проговорила она, чувствуя, как по ее телу пробежала холодная дрожь. Кажется, знаю...

Выйдя со двора, они простились: дальше им было в разные стороны.

16

Он миновал пересохшую речушку с осколками лужиц на затянутом илом дне, поднялся на отлогий бугор.

Зеленела еще не выжженная солнцем трава, ее густые стебли пахли, горько и пряно. Клим лег на теплую землю, в теплую траву.

Великая тишина стояла вокруг, ни единого звука не доносилось сюда — и он понял, что шел именно к этой тишине.

Она лилась прозрачным потоком, и он лежал на самом ее дне, и она ласково омывала его волосы, лоб, сердце. Где и когда он уже испытал подобное ощущение?..

Он не подозревал раньше, что тишину можно слушать.

Он слушал ее и смотрел в небо, которое, по мере того как он смотрел, становилось все глубже, раскрываясь, увлекая за собой. И отдаваясь этому странному движению, он чувствовал, что летит, невесомый, все быстрее, быстрее.

Тонкие черные кольца кружились перед ним, и отрезного синего света на глазах проступала влага.

Это не были слезы—душа обросла непроницаем мой, глухой корой, он не плакал, он не мог плакать.

Он лежал, он плыл, он парил в пространстве, и в голове его не было ни одной мысли. Пустота. Тихо звенящая пустота — внутри, вокруг, всюду.

Наверное, так прошло много времени — он очнулся от холода. И удивился тому, что ему еще может быть холодно, что у него есть ноги, руки, спина, онемевшая от сырой земли.

Солнце придвинулось к горизонту, степь стала розовой. Клим повернулся на живот, чтобы согреть спину. В бедро ткнулось что-то твердое. Он вспомнил о пистолете и потянулся к карману.

Рукоятка была теплой, весь он был теплый — черный, приятно тяжелый. Клим присел и, плотно обхватив пальцами рукоятку и конец длинного ствола, ударил пистолетом по колену.

Открылся барабан с единственным патроном. Он крепко засел в отверстии, Клим с трудом вытащил его, покатал на ладони. Маленький, с тупеньким свинцовым рыльцем пульки... Заглянул в ствол: в нем густыми натеками сбилось масло. Подсолнечное масло, которым они заменили оружейное... Клим отыскал сухую веточку, оторвал край платка, затолкал его в ствол, дважды продернул насквозь. Потом вложил патрон, крутнул барабан. Сорвал пучок травы и обтер жирные от масла руки.

При этом он подумал, что это глупо — не все ли равно, какие у него будут руки. Но сорвал еще пучок и принялся тщательно вытирать каждый палец.

Пальцы дрожали. Трус, подумал он, подлый трус! Чего ты тянешь? Он весь сосредоточился на себе. Он словно распался надвое: один человек с усмешкой наблюдал за вторым, которому предстояло действовать. Что же ты тянешь? — повторил он еще раз.

Все, что привело его сюда, отпрянуло в сторону, осталась только борьба с самим собой. Осталось только: сумеешь или нет?..

Солнечный диск уже опустился за линию горизонта. И оттуда, где он исчез, поднялись широкие красные-столбы света и пламени. Они пробили, облака и устремились вверх, пока не уперлись в голубой купол. Налитые багряным жаром облака торжественным фронтоном легли на огненные колонны. Вся западная половина неба превратилась в пылающий портал.

Клим стоял с пистолетом в руке и не мог оторваться. Казалось, один только шаг над алой искрящейся степью — и он ступит в эти огненные врата —один только шаг.

Закат... А где-то — восход... Но для Солнца нет ни восхода, ни заката. Ни дня, ни ночи. Для него есть лишь жизнь, вечный свет и сияние.

Для него нет ни дня, ни ночи.,.

А победы твои —разве каждая из них не оборачивалась поражением? И поражения — разве в каждом из них не таился зачаток победы?.

Но тогда...

Но тогда, быть может, их нет — ни побед, ни поражений?.. И есть... Только Солнце, только жизнь, только борьба?..

И — Правда... Она— как Солнце...

Ему казалось — он стоит у самого входа. И — шаг, один только шаг.

Охваченный этим неведомым, удивительным, несокрушимым чувством, он забыл о пистолете, зажатом в руке, о себе — обо всем. Он перестал существовать.

Был восторг прозрения — и не было ни слов, ни мыслей.