Кто, если не ты?

Он не сидел, а восседал за столом, огромный, неподвижный, облитый зловещей багровой тенью абажура и похожий на медного идола.

С каким-то гнетущим изумлением смотрела она на него — и вдруг поняла, что у него нет стыда. Просто— нет! Быть может, когда-то он скрывался под ,маской лицемерия, но эта маска с годами приросла, вросла в его лицо и уже перестала быть только маской, а лицо исчезло. И теперь она, эта маска, разговаривала, учтиво улыбалась и смотрела на нее своими холодными, пустыми, тусклыми, как запыленное зеркало, глазами...

«Политическое дело»... Кому-то захотелось доказать свою ультрабдительность и ультрапатриотичность... Отличная зацепка!.. Трусы, перестраховщики, а то и совершенно добросовестные идиоты подхватили, понесли, раздули шумиху — и начался всеобщий психоз! Расправиться с ребятами, которые если и виноваты, так только в том, что честны и молоды... Расправиться на наших глазах! Да кто же мы, черт побери, педагоги или...

— Мы по-разному смотрим на обязанности педагога, Вера Николаевна. И боюсь, что наш затянувшийся спор ответственная комиссия, по слухам, направленная для расследования этой истории, решит не в нашу пользу...

— Я прошу вас не беспокоиться обо мне, Леонид Митрофанович. Я повторю то же самое любой комиссии.

— Тем более, уважаемая Вера Николаевна. Вы многим рискуете. Очень многим. Очень...

Угроза?..

Она с тремительно поднялась, жалея, что не сделала этого раньше .

— Вы идете со мной, Алексей Константинович?

— Я прошу вас не впутывать меня в эту... эту...— его губы нервно подергивались и тряслись, одни они только и жили на помертвевшем лице.— С меня достаточно...

— Значит, вы , решили пожертвовать ребятами, чтобы спасти ...— ей хотелось крикнуть: свою шкуру!— но он был до того ничтожен и жалок в этот миг!

— Спасти честь школы,— договорил за нее Белугин, прихлебывая из стакана жидкий чай.— Честь школы, уважаемая Вера Николаевна!..

Ей повезло. В райкоме еще горел свет. Едва она вошла, девушка с веселыми кудряшками, сидевшая в пустой приемной, захлопнула книгу и резво ударила по клавишам пишущей машинки.

— Да, есть, но он занят...

На хлипкой, с облупившейся краской двери кабинета висела новенькая табличка под стеклом, в узенькой рамочке светлого багета: «Первый секретарь Е. Карпухин».

Вера Николаевна вдруг улыбнулась и вместо того, чтобы попросить девушку доложить, присела напротив двери. Время от времени она поглядывала на табличку, продолжая улыбаться; жесткие черты ее лица смягчились, и в глубине проснувшихся глаз засветилась несвойственная им добрая лукавинка. Девушка удивленно косила в ее сторону, продолжая стрекотать на машинке.

Открылся кабинет, из него вышла говорливая кучка ребят. Вера Николаевна услышала.

— Хоть бы в руках этот самый журнал подержать...

— Да ладно тебе, сказано — аполитичный...

Вера Николаевна поднялась, чтобы напомнить о себе. Девушка скользнула за дверь и через минуту вернулась.

— Занят...

— Долго еще?..

— Откуда я знаю? Приемные часы... Куда же вы?..

Но Вера Николаевна уже входила в кабинет.

— Вера Николаевна!

— Да, Женя, это я.

— Что же вы?..

— Но ведь часы приема кончились...

Секретарша растерянно постояла, потом уважительно и недоуменно посмотрела на дверь и тихонько вернулась на свое место. Снова греметь на машинке она не решалась — двери в райкоме были тонкие, да и, кроме того, она чувствовала себя неловко, заставив ждать странную и, вероятно, близко знакомую секретарю посетительницу. Она потянулась, поправила кудряшки и со вздохом подумала, как трудно угодить Карпухину: начнешь печатать — выскочит, велит прекратить; будешь сидеть сложа руки — устроит разгон: почему бездельничаешь?.. На всякий случаи она вытащила катушки с лентой и разложила их перед собой - так безопасней....

Из кабинета доносились голоса:

— Володя Михайлов? Он в порту...

— А Самохина помните?..

— Славу?..

— Да! Он еще у вас на уроке шпаргалкой подавился...

«Учительница»,— сообразила машинистка.

Потом голоса стали глуше, и Карпухин сказал:

— Мы уже рассмотрели это дело со всех сторон, и я лично...

Наверное, она ответила ему резко, потому что Карпухин вдруг начал заикаться и басок у него сорвался:

— Н-н-нет уж, п-п-позвольте, мы не позволим, что бы нам... Пускай сначала п-п-покаются, а п-потом...

Кажется, она догадалась: речь шла о тех ребятах, которых разбирали сегодня на бюро... И еще об активе — уже несколько дней к нему лихорадочно готовился весь райком, сам Карпухин готовил доклад, и она дважды перепечатывала его на машинке. Инструктора читали какую-то пьесу и потрепанную тетрадку с заглавием «Прочь с дороги» и громко смеялись, а в докладе было много слов, начинающихся на «анти»: антипатриотичное, антиобщественное, антисоветские... Она работала в райкоме недавно и не понимала всего, что печатала, было ясно только самое главное: те, о ком говорилось в докладе, задумали совершить что-то нехорошее, даже страшное, и было удивительно, как эта учительница еще заступается за них.