Кто, если не ты?

— Пока ничего определенного,— сказала она, помедлив.— Все решит завтрашний актив.

Наступило разочарованное молчание.

— А если их исключат? — всхлипнул чей-то девичий голос.

— Что же теперь делать?..—донеслось сзади.

Казалось, кольцо еще плотнее сжалось вокруг нее — она узнала голос Мамыкина:

— Как же так,— сказал он сердито и строго,— вы же — партия!..

— Партия — это совесть. Пусть каждый поступит, как велит ему совесть.

Она больше ничего им не сказала. Она больше ничего не могла и не имела права сказать. Они должны выбрать. Каждый. Сам. Без ее помощи. Без страховки за завтрашнее. Без всяких гарантий, что ему не придется разделить судьбу пятерых. Так же, как в этот самый момент выбрала она. Она выступит на активе и скажет все, не думая о последствиях. Вернее, именно думая о последствиях...

Пусть знают эти дети — ее дети — что правду никто не бросит им с неба, что борьба идет везде. Пусть вмешаются сами в эту борьбу — ведь исход будет зависеть от них...

18

Он уже подходил к дому, когда его окликнули. Он вздрогнул, остановился, но не обернулся. Ему столько раз снился этот голос, и столько раз он выдумывал его, разговаривая с ним наедине, что всегда, услышав его наяву, не доверял себе. Кира, едва не сбив с ног, с разбегу ударилась ему в плечо грудью.

— Куда ты пропал? Где я только ни перебывала!

Нет и нет... Ну и нагнал ты страху! — нервно смеясь, быстро говорила она, так близко наклонив к его лицу свое, как будто хотела убедиться, что это он, он стоит перед нею.

Она явилась внезапно, как счастье — и на минуту все, что было в степи, отступило, растаяло, как берег за кормой корабля — он только чувствовал на щеках ее горячее дыхание и видел перед собой знакомый бледный шрамик, и крутой трепетный вырез ноздрей, и живую веточку голубых жилок под прозрачной кожей виска.

— Ты не должен так отчаиваться, Клим, не должен. Слышишь?..

Она трясла его, сжимая до боли его плечи своими тонкими сильными пальцами, и вглядывалась в него так пристально и жадно, словно искала и не могла отыскать того, что ожидала увидеть в его лице.

— Тебя восстановят, Клим, обязательно восстановят!..

— Да! — сказал он, бездумно покоряясь ей и улыбаясь безмятежной, глупой улыбкой и по привычке вслушиваясь не столько в смысл, сколько в интонации ее голоса. Убирая растрепавшиеся на бегу волосы, она не спускала с него глаз, а ему милее всего на свете казалась сейчас эта небрежно скрывшая лоб прядка.

— Не надо,— сказал он, пытаясь удержать ее и глядя на ее высокий чистый лоб, который матово светился в мягких сумерках,— это тебе так идет!..

— Вот глупости!.: Клим, нам надо поговорить очень серьезно, очень!.. А ты...

Хмуря пушистые брови, она покончила с прической и, как-то строго и требовательно взяв Клима под руку, повлекла его за собой.

Никогда прежде не ходил он с девушкой под руку; смущенно посмеиваясь, он представлял, как забавно выглядит его нескладная фигура, и никак не мог соразмерить свои широкие шаги с ее мелкими и быстрыми. Первый раз после, непонятного охлаждения, совпавшего с началом их разгрома, он чувствовал ее такой близкой, вернувшейся — такой же, как когда-то, когда они бродили поздними вечерами, споря и читая Блока. Теперь она снова была с ним. Что можно к этому добавить и зачем слова? Ведь уже все решено — там, в степи, и он тоже вернулся — к ней, к людям, к борьбе...

Все, что раньше казалось ему запутанным и сложным, теперь стало простым и ясным, легкая, крылатая смелость наполняла его тело — смелость, когда возможно все на свете — взять и поцеловать ее в губы или сорвать с неба Полярную звезду.

— Ты слышишь, Клим? Что же ты молчишь?..

— Да, конечно... Впрочем, повтори, пожалуйста, я не все понял...

— Какой ты странный, Клим! Очень странный...

Они остановились возле длинного забора, окружавшего территорию больницы. Над забором, в темнеющем небе, пышно раскинули свою листву акации, откуда-то из-за них доносились приглушенные крики и веселый хохот сумасшедших.

— Подожди, подожди, что-то я не все понимаю... Так ты говоришь...

Он осторожно высвободил свою руку и, опершись о забор спиной, смотрел на Киру удивленно и как бы прося извинить его за непонятливость.

— Это единственный выход, Клим...— твердо повторила она и вдруг опустила глаза и, зябко поежившись под его задумчиво-пронзительным взглядом, добавила: — Единственный...

Последнее слово прозвучало слабым и скорбным вздохом.

Когда она снова подняла глаза, в них было ожидание, почти мольба... Никогда еще он не видел в них такой беспредельной нежности, никогда еще их сердца не тянулись и не приникали друг к другу так тесно и горячо.

— Подожди...— сказал он, все так же удивленно и раздумчиво.— Значит, надо признаться... В чем же?..

— Хватит донкихотствовать, Клим! — вскрикнула вдруг Кира, выпрямляясь и почти вплотную подступив к нему. Шрамик на ее щеке вспыхнул отчетливой и резко-белой светящейся звездочкой.