Кто, если не ты?

12 октября.Нет, ужасно даже не то, что это случилось, а что все эти Ж. и К ⁰— правы! До сих пор не приду в себя... Хорошо еще, что не было дома мамы, когда я примчалась! Она бы все угадала — а уж перед нею мне просто не скрыть стыда... Какая пакость! Когда мы начали проявлять у него в ванной пленку, он зажег красный свет и сказал: «Смотри на часы»... Мы оба. смотрели на часы, и вдруг он обхватил меня за шею и поцеловал... Я закричала и рванула дверь так, что крючок отлетел, и бросилась к вешалке. Наружная дверь оказалась запертой на ключ. Он стоял возле меня и все пытался свести на шутку. Я сказала, что разобью окно и выскочу со второго этажа. Он понял, что это правда, и отдал ключ... Я почти до крови терла щеку одеколоном, вымыла руки, но мне все кажется, что остался след... Это ужасно! И виновата, конечно, я сама. Ведь он подумал, будто я все подстроила нарочно, и меня интересует вовсе не фотография... Неужели существует только это — животное, скотское... Теперь я поняла, отчего тогда улыбались, ребята... Какой позор! Да, да, это верно: когда они говорят с нами — о чем угодно, о кино, физике, учебе — им все это неважно, они разглядывают наши руки, ноги, тело, они видят только одно: красива ты или нет. Идеальная дружба, любовь, верность... Одни разговоры! За всем скрыт хищный взгляд самца! Что такое любить? Целоваться и рожать детей? И только? Тогда, значит, любви совсем нет! Слова, одни слова!

14 октября.Когда мне особенно грустно, я хожу в картинную галерею. Одна, даже без М. Сегодня я снова не могла оторваться от картины Боголюбова... И в залах было так пустынно, так тихо, что казалось — вот-вот услышишь, как шуршит по берегу волна... Скалы увиты зеленым плющом, сверху к ним словно приросли дома, и всюду — по скалам, по стенам — пролегли яркие-яркие, теплые лучи солнца... Море прозрачное, ласковое, тает в тонком тумане. А над ним какое-то необычайное, нежное, легкое небо, и оно сияет и светится... Чистое, просторное и высокое-высокое... Мне отчего-то кажется, что именно такое небо нужно человеку, чтобы стать по-настоящему счастливым. Сорренто... Как хорошо, как полно дышится, наверное, под таким небом! Там кет ни тоски, ни страха, ни сумрака — все живет, радуется, поет, а когда солнце заходит, по небу рассыпаются яркие большие звезды... Над самой водой, низко-низко, летит чайка. Когда я нижу эту чайку, что-то странное охватывает меня, и мне вдруг так остро хочется быть счастливой! Да, да, мне тогда хочется счастья, огромного, яркого! И кажется: оглянись я или протяни руку —и вот оно рядом, совсем рядом! И тут вдруг ты заново почувствуешь, что ты — живешь, живешь в самом деле, черт возьми, и — ах, как это хорошо — жить! И быть счастливой! И потом долго-долго перед глазами все стоит эта картина, и так легко на душе, будто ты и в самом деле — свободная, смелая птица, и куда бы ни полетела— все равно, летишь ты навстречу своему счастью!..

15 октября.

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,

Как бой ни жесток, ни упорна борьба!

Над вами безмолвные звездные круги,

Под вами немые, глухие гроба.

Пускай олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец!

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком,

Тот вырвал из рук их победный венец!

Тютчев.

Да, это — так!

14

Какая странная, таинственная, поющая радость — всякий раз, просыпаясь утром, вспомнить: «ДКЧ!»

И нащупать под подушкой тетрадку. Встретить знатный, как улыбка друга, почерк, и снова за каждым намеком искать разгадку... Кто она? Где живет? Где учится?..

Выходя на улицу, он чувствовал себя так, словно попал в маскарадную толпу. Все люди — в масках. Как распознать еев одной из этих насмешливых, неприступных девушек с колкими глазами? Но если бы ему указали на какую-нибудь из них, он бы, вероятно, не поверил и оскорбился. Он не представлял, чтобы внутреннему совершенству соответствовал бойкий носик, вертлявая походка или слишком большой рот. Конечно, она не похожа ни на одну из тех, кого он видел...

В библиотеке Мишка спросил:

— Что это тебя потянуло на Эйнштейна?

Он никогда не замечал у Клима пристрастия к физике. Клим смутился, глухо проворчал:

— Давно пора за него взяться... И тебе — особенно: межпланетные полеты — детская фантазия без знания теории относительности.

Они просидели битый час над книгой под странным названием «Физический релятивизм».

— Ерунда,— сказал Мишка, отодвигая ее в сторону,— тут высшая математика...

Но Клим не хотел признавать себя побежденным:

— Другие могут, а мы нет?

— Кто это — другие? — подозрительно покосился Мишка на Клима.

Тот уклонился от прямого ответа:

— Мало ли кто...

Но многоэтажные формулы и на него подействовали угнетающе. Этого барьера им никогда не взять,