Кто, если не ты?

Как-то нечаянно забрели на школьный вечер; в за-ле полупусто, по левую сторону прохода скамьи заняли ребята, по правую — девочки; смешно: сидят, ручки на коленках, шеи вытянуты — будто в испанских брыжжах; тоже смешно. За трибуной — девушка, когда-то Клим встречал ее в райкоме... Хорошилова, кажется. Очки поблескивают — хочет быть серьезной и строгой. Лекция о дружбе и товариществе, о коллективе... Ипатов сидит, считает плафоны. Как это он сказал? «Из правды шубу не сошьешь...»

— Какие вопросы к товарищу Хорошиловой?

— Есть вопрос! Может ли коллектив поступить несправедливо?

Товарищ Хорошилова наставительно сказала:

— Коллектив всегда прав... _;

— Пошли, старик...-

— Пошли, сэр.

Лекция кончилась. В зал повалили танцы... Им еле удалось выбраться.

На улице падал снег — первый, пушистый, теплый, как заячий мех. Клим сгреб слой снега с забора. Понюхал.

— Пахнет?

— Понюхай.

— Ничего не чувствую... А впрочем.. У поэтов нос устроен по-особенному...

Как и все на свете, ирония приедается.

— Жалко ходить по такому снегу,— сказал Клим, обернувшись, разглядывая неглубокий отчетливый след.— Хочешь стихи?

— Новые?.. _

— Да. Правда, лирика..,

— О!..— Ну, все равно. Слушай.

Лунная лирика льется по скверику,

Четко расчерчены тени по снегу.

Тонкими черными пальцами дерево

Тянется к черному небу.

Стою не у картины ли,

Той, что из рамы вынули?

Застыл в пафосе одном,

В саду пустом и холодном.

И хочется сильно, до страха,

Крикнуть на весь свет:

«Нет бога, кроме аллаха,

И пророк его— Магомет!»

Игорь помолчал.

— Ты — лирик, а лезешь в Мараты... Здорово. Только при чем здесь аллах? Ты что, магометанин?

— Не знаю, при чем. Как бы это объяснить.... Ну, бывает у тебя, когда хочется погладить облака или упасть на землю и...

Нет, разве можно объяснить, как снег пахнет? У поэтов нос устроен по-особому... Она — не поэт, но поняла бы.

Наверное поняла... «Кто, ратуя, пал, побежденный лишь роком...» А может быть, и не поняла... Она гордая, она не любит побежденных...

Где она? Кто она? Как ее найти?..

20

Однажды вечером Клим с Игорем и Мишкой, который уже успел с ними помириться, шатались по улицам и рассуждали о том, как станут люди жить в коммунистическом обществе. Рассуждали, вернее, Клим и Турбинин, а Мишка, по обыкновению, отмалчивался и только, если они уж чересчур увлекались, буркал:

— С такими обормотами коммунизм не построишь... Индивидуалисты несчастные,..

— Старо, Гольцман,— сказал Игорь.— Придумай что-нибудь поновее, — и повернулся к Бугрову: — Видишь ли, пока нам будет вмешать капиталистическое окружение...

Клим поймал на язык снежинку, рассмеялся.

— Ты что?

Клим остановился, потер переносицу:

— Знаешь, мне вдруг представилось: вот падает снег. И через пятьдесят, через сто лет, когда все на земле переменилось.... Он все так же падает... И люди тоже идут по улице — и вспоминают: а вот жили когда-то трумэны, черчилли, бидо... Они выступали в парламентах, произносили речи, грозили войной... А снег шел. И шла история. И ничего не могли они переменить, а были как деревянные марионетки. Им кажется, будто они что-то могут, а они ничего не могут, и тем более — остановить будущее... Это как если бы Трумэн крикнул: именем атомной бомбы — остановись!.. А снег бы все равно падал!

— Ты упрощаешь...— начал было Игорь, но Клим не дал ему договорить: <

— Может быть... Может быть... Но только все равно — это смешно, очень смешно!... Как в оперетте...

А через три дня Клим пригласил их к себе домой.

Они застали его перед столом, заваленным ворохом газет и журналов, тут же лежал «Дипломатический словарь» Турбинина. Клим находился в страшном возбуждении: глаза его покраснели, он поминутно ерошил волосы и, поругиваясь, выискивал в груде исписанной бумаги нужные листки.

— Садитесь и слушайте,— приказал он.— Возле двери садитесь —там первый ряд партера!

Он отвернулся на мгновение, чтобы снять висевшую над плитой шумовку, и когда они увидели вновь его лицо, оно было искажено брезгливой гримасой, нижняя челюсть по-бульдожьи выпятилась вперед. Клим сделал несколько медленных шагов, исполненный высокомерной важности — и неожиданно согнулся, воровски подмигнул и расплылся в коварной улыбке: болтая кистью руки над шумовкой — вероятно, изображающий гитару или мандолину,— он затянул дребезжащим тенорком на мотив «Веселого ветра»:

Сейчас вам песню пропоет

еселый Черчилль,

Правдивый Черчилль,

Игривый Черчилль,

Про то, как мира карту с вами

Перечертим —

Иль черти Черчилля пускай возьмут...

Потом упал на одно колено и, обратясь к кому-то невидимому, заговорщически понизил голос:

Послушай, Трумэн дорогой —

План такой...