Кто, если не ты?

— Мишка, - заговорил Клим, со свистом дыша прямо в бледное Мишкино лицо,— Мишка, но должен же быть во всем этом какой-нибудь, смысл? Может мы и вправду против советской власти?.. Тогда нас... Нас четвертовать надо!..

— Может, ты спятил, осел? — сказал Мишка, отодвигаясь от Клима.

— Но ведь не могут же зря!.. Ведь не могут, Мишка! Мы же выпустили нелегальный журнал, организовали сходки без учителей, противопоставили себя комсомолу и... и...

— Что «и»? Что «и»? — вдруг взвизгнул Мишка, напирая на Клима грудью.—Ты что, действительно спятил?.. Идиотина!..

— Да,— сказал Клим.— Я, наверное, спятил... Скорее!

Чтобы Мишка не отставал, спотыкаясь в темноте, он схватил его за руку, и так они бежали до самого дома Игоря.

Из всех окон светилось только два — на верхнем этаже. В сонном мраке улицы они были заметны издали — тревожные, как огни маяка. Игорь открыл, едва постучали.

Турбинин как будто ждал их прихода и вовсе не обрадовался ему. Выглядел он расстроенно и хмуро. Едва ребята переступили порог, Игорь приложил к губам палец, но тут же отнял и безнадежно махнул рукой. Еще у двери Клим ощутил пряный залах валерианки.

— Кто там?..— со слабым стоном донеслось из гостиной.

Клим впервые видел Любовь Михайловну без помады и пудры —ее лицо уже не казалось таким красивым и молодым: оно осунулось, пожелтело, длинные черные ресницы были как приклеенные. Она лежала на диване и при появлении ребят приподнялась с подушки.

— Клим? Вернулся? Тебя отпустили?..

Рукой она придерживала на груди халат, из-под его края торчал угол мокрой салфетки. Отрешенные, обезжизневшие глаза чуть тлели.

Конечно, ей все уже известно... Надо как-то успокоить, утешить... Вот весело! Ему же еще и утешать!

— Ну что вы, Любовь Михайловна,— бодро сказал он, пытаясь подавить внезапное раздражение.— Вообще— ничего особенного. Так, обсудили кое-что и разошлись. Даже интересно... в своем роде...

Последние слова он произнес для Игоря, надеясь вызвать хоть улыбку, растормошить, но тот понуро стоял у окна, покусывая губы, окоченев.

— Ах, Клим, как вы можете так говорить! — воскликнула Любовь Михайловна.— Как вы можете!..— и, повернув голову к стене, заплакала.

Игорь устало пожал плечами, подошел к ней:

— Мама, ну вот, опять... Мы же договорились...

— Уйди! — вскрикнула Любовь Михайловна, отдернув локоть от его руки.— Уйди! Не прикасайся ко мне! Ты не хотел меня слушать—и теперь довел...

Мишка шумно вздохнул и тихонько кивнул Климу на дверь. Пожалуй, уйти отсюда было бы самым лучшим. Но Клим продолжал стоять, переминаясь и глядя на изогнутую диванную ножку. Бедняга Игорь! И на черта он все рассказал?.. Что теперь делать?

— Игорь, можно тебя?.. На минутку...

Но Игорь не успел и шевельнуться — Любовь Михайловна встрепенулась и, обхватив его руками, прижала к себе. Широкие рукава ее халата метнулись, как два крыла.

— Никуда!... Никуда тебя не пущу! Я больше не могу! Не могу, не могу!.. Не могу выносить!.. Это вы, вы, Клим, это все вы!.. Вы наделали!.. Что вам еще от него нужно?

— Мама!—дико выкрикнул Игорь, пытаясь, вырваться из вцепившихся в него рук.— Мама!..

— Я знаю, что я говорю! — Любовь Михайловна вскочила с дивана и загородила собой Игоря.— Игорь — глупый, доверчивый мальчик! Он верит всем и каждому! Это вы, вы подчинили его своему влиянию, увлекли его... Толкнули на ваши диспуты!.. Я говорила, говорила ему всегда: не связывайся, это не ваше дело, вам надо учиться, думать о себе, о своем будущем!.. У Игоря — блестящее будущее. Что вы с ним сделали?! Вообразили себе, что вам все позволено? Есть границы! Есть рамки! Если вас не сумели правильно воспитать, так и делали бы один, а других оставили в покое!

Было очень смешно смотреть, как, откинув назад руки, она старалась удержать за собой Игоря, а тот пытался вырваться,— но, видимо, боялся ее уронить, и так они оба раскачивались из стороны в сторону, и на животе у Любови Михайловны моталась то туда, то сюда свисшая из-под распахнутого халата мокрая мятая салфетка. Клим видел перед собой только эту салфетку, а все, что Любовь Михайловна выкрикивала ему в лицо, скользило где-то поверх сознания, потому что не могла же, не могла эта красивая женщина, в которой все было так мягко, так плавно, так изящно, не могла же она вдруг обратиться в грубое, глупое, разъяренное существо! Только раз поднял он глаза от салфетки — и тотчас опустил их, увидев покрытые бурыми пятнами щеки. Ему стало неловко и стыдно за то, что он видит ее такой.

— Вы напрасно... волнуетесь..— нерешительно попытался он вставить свое слово,— Все разъяснится, ведь мы не делали ничего плохого...

— Игорь не способен сделать ничего плохого! А вы... Вас я не знаю! Я только знаю, кем был ваш отец! И я не хочу, чтобы вы имели с Игорем что-нибудь общее!.. Уходите, сейчас же уходите и с этой минуты забудьте об Игоре!.. Все! Довольно!

— Вы поправьте салфетку,— неожиданно сказал Клим,— Поправьте. А то упадет. Испачкается.

— Что?!

— Да, салфетку,— повторил Клим, не понимая, зачем он вдруг заговорил о салфетке.