Кто если не ты

— Неправда! — вскрикнул Клим, соскакивая со стула.— Дайте мне журнал, и я вам докажу, что в нем нет ничего вредного и порочного!

Насмешливый взгляд капитана усадил его на место.

— Вот что вы писали, в своем так называемом памфлете о школе имени Угрюм-Бурчеева: «В школе имелось три класса. В первом обучали подлости, во втором — лицемерию, в третьем — бальным танцам»... И дальше: «Неспособных к усвоению этих наук вываливали в смоле и гусиных перьях, а затем волокли по городу, крича: «Умник, умник нашелся!..»

Капитан сощурился, выпятил вперед острый подбородок, членя слова на слоги, произнес:

— Это уже не просто порочные, это антисоветские идеи. Вы что, думаете, я не понимаю, что вы имели в виду?..

— Но это же сатира, товарищ капитан!.. Мы писали о пятой школе!..

— Чье имя носит пятая школа?

— Имя Сталина...— Клим осекся, испугавшись того, как понял, как мог понять их капитан. Слабеющим голосом он пробормотал: — Но мы же хотели высмеять их директрису...

— Не прикидывайтесь дурачком, товарищ Бугров... Кто вам поверит?

Больше он ничего не пытался доказывать капитану.

Круг замкнулся.

...А какая луна была в ту ночь, когда они стояли на Стрелке! Мерцали сиреневые снега, и вокруг — такое безмолвие, такая тишь, и Кира, и мысок, похожий на корабль, готовый отойти от причала... И такой простор!..

...Вонючий продымленный воздух, голые стены, маленький худощавый человечек — он курит, плюет в бутылочку с металлической крышечкой и лезет жесткими, мертвыми, слепыми пальцами туда, где живое сердце...

...Почему?

...Зачем?

— Запишите сразу, — сказал Клим отрывисто, — Я шпион, диверсант, я хотел тайно взорвать земной шар и уничтожить вселённую. Запишите еще, что я — папа римский Пий XII. Особенно этого не забудьте — я Пий XII. Теперь вам достаточно?..— он громоздил глупость на глупость с безоглядной дерзостью — только бы разбить, сломать недосягаемую, тупую самоуверенность этого человека — пусть ярость, пусть гнев, только не эти тусклые, замерзшие глаза!

Но на серых бескровных губах капитана вдруг проступила и растеклась удивленная, даже огорченная улыбка.

— Ну вот, ну вот, товарищ Бугров! Обиделись! — он откинулся на спинку стула, качнулся назад, по тонкой шее — вниз — вверх, вниз — вверх — запрыгал острой пирамидкой кадык.— Да ведь если бы я считал... Если бы я хоть на секунду считал, что вы шпион или диверсант — разве я... Разве мы таким бы тоном с вами разговаривали? Разве бы я вас «товарищ Бугров» называл?.. Да я...

Клим опешил.

Как-то в город приезжал артист, называвший себя «трансформатором». Его лицо почти мгновенно меняло десятки выражений-масок...

Клим не узнавал в этом внезапно развеселившемся, булькающем смехом человеке капитана, только что цедившего сквозь зубы чудовищные обвинения.

— Мы ведь с вами просто сидим и беседуем. Разве не так? Вы ведь сами подумайте: вот передо мной одаренный, талантливый юноша, горячий, честный, мечтатель, романтик, да еще и знаток марксизма... Это не шутка ведь — в ваши годы, марксизмом овладеть... А пройдет несколько месяцев — и он уже студент, а там — загремит его имя, по всей стране, может быть, загремит, а?.. И такие он поэмы, такие он трагедии напишет, что куда там Пушкину или Маяковскому! Да я сам буду первым еще, может быть, стоять в очереди за билетом в театре, а если мне и не достанется — намекну администратору, что у меня, мол, с автором личное знакомство... Может, подействует, как вы думаете, на администратора? Подействует или не подействует?..

— Куда уж там, — все больше теряясь и недоумевая, пробормотал Клим. — Это уж вы слишком... ведь пока еще ни строчки не напечатал, все журналы отвергли...

— Да ведь я же о будущем, — горячо возразил капитан: — Что ж, что отвергли? Ведь и Сурикова отвергли, когда он в первый раз в академию пришел. А Толстого, думаете, не отвергали?..

Когда же Толстого отвергали? — метнулось в голове у Клима, но он промолчал. Куда клонит капитан? Куда клонит? Он не сомневался, что капитан куда-то клонит, и выискивал затаенный смысл в его словах. Но они хлестали, кружили, волокли за собой, и не успевая опомниться, он катился, как в быстрой горной речке круглый камешек.

— Будущее, будущее, товарищ Бугров, — вот что самое главное у человека! И только подумать, если вдруг его не будет, этого будущего, и юноша не то что в литинститут... Вы туда, вы в литинститут хотите, так ведь? И юноша не то что в литинститут или там в университет, а и школы не кончит! Все великие замыслы, все гениальные поэмы, которые он у себя в голове носит, все это пойдёт прахом, так и не расцветет, не дозреет! А ведь из-за чего? Из-за пустяка. Самого пустякового пустяка! Вы думаете, товарищ Бугров, мне-то приятно вдруг взять да и зачеркнуть такое замечательное будущее? А все из-за доверчивости, из-за того все, что слишком верит этот юноша людям, которым верить нельзя...— левое веко у капитана беспокойно задергалось, он прикрыл его рукой; расширенный правый глаз горько и сочувственно смотрел на Клима.