Кто если не ты

Мишка давно уже лежал на спине, заслонив глаза рукой, и по его виду нельзя было определить, слушает он спор или дремлет, пригревшись на солнышке. Только пальцы его ног, зарывшихся пятками в песок, давали знать, что Мишка усиленно думает. Особенно выразительными были большие пальцы с отросшим и острыми ногтями. В такт им шевелились, остальные, но этого никто не замечал. Так что для всех полной неожиданностью было, когда Мишка, в последний раз поиграв пальцами, приподнялся, сел, смахнул с плеч приставшие песчинки и, жмурясь на солнце, сказал спорщикам:

— Заткнитесь.

Потом он потер ногу об ногу, очищая их от песка, и, увидев когти на больших пальцах, поспешно зарыл ноги снова в песок, метнув стыдливый взгляд на девушек. После этого он сказал:

— За что мы боролись, хотел бы я знать? Мы боролись, чтобы не было мещан, и все такое прочее. У Клима получается, что мещан вообще не существует, но это абсурд, достаточно вспомнить, что существует Никонова и Митрофан. Мы боролись с мещанством, и мы правильно делали, и тут Игорь прав: мы должны были бороться. Теперь другой вопрос. Как мы боролись? — он выдержал паузу и громко сглотнул слюну.— Мы боролись как индивидуалисты, потому что боролись в одиночку. А боролись в одиночку, потому что вели «секстанстскую» политику.

— Сектантскую, — тихо поправила Майя.

— Вот именно, — сказал Мишка. — И если нам на бюро райкома завтра влепят за индивидуализм, то это будет правильно и полезно, для некоторых особенно...

Голубые Мишкины глаза смотрели без улыбки, строго и грустно. Иногда Мишка Гольцман бывал мудр, как Соломон.

— Ведь он же прав, мальчики! — воскликнула Майя обрадованно, потому что ее тяготило в этот момент не столько то, что будет завтра, сколько то, чем кончится ожесточенный спор Клима с Игорем. — Он прав! Мы должны честно признаться в индивидуализме! Честно!

Клим не без колебания согласился с Мишкой.

— Трогательное единодушие, — проворчал Игорь.

Кира встала, одернула юбку. Ее лицо было неподвижно.

— Кажется, пора ехать.

Это были первые слова, произнесенные ею с начала спора.

10

Бюро начиналось в два. Мишка предложил уйти с последнего урока. Они, собственно, вполне могли бы его и отсидеть, но следовать обычному распорядку в такой день было бы просто кощунством. Они отправились к физичке, надеясь, что она скажет им то, что всегда говорила в подобных случаях: «Идите к директору и передайте, что вы решили сорвать занятия, и если он ничего не имеет против...» Тогда они все равно бы ушли. Но на этот раз получилось иначе. Варвара Федоровна, сдвинув очки с длинного сухого носа на лоб, копалась в аккумуляторе, устанавливая цепь проводников; она не ответила, и когда ребята повторили свой вопрос, сказала:

— Я же говорю — идите. Вы что, не слышите?

Обошлось даже без ее извечного присловия: «Пенять будете на себя»...

Игорь отправился домой, отнести учебники; Клим зашел к Мишке. Тетя Соня поставила на стол тарелки, разлила рыбный суп, густо пахнущий луком. Заняться супом, когда до бюро им оставалось не больше часа — шестьдесят минут — три тысячи шестьсот секунд!.. Клим чувствовал, что его просто стошнило бы, проглоти он хоть ложку. Мишкины ноздри расширились, вдыхая ароматный пар. Но из солидарности он тоже не притронулся к супу. Уже на ходу, разломив надвое горбушку хлеба, половинку сунул в руку Климу, грустно предложив:

— Давай хоть черняшку пожуем...

Хлеб казался горьким и застревал в горле сухим комком. Клим спрятал остаток в карман. В пятнадцать минут второго они стояли во дворике райкома.

Дворик был совсем в поленовском вкусе: солнечный, заросший зеленой травкой, с высокими стеблями крапивы под забором и скрипучим крыльцом в три ступеньки; неказистый райкомовский домик походил, как две капли воды, на другие дома в городе, уцелевшие с давних времен.

Шел обеденный перерыв, тишина казалась приторно-безмятежной, над заброшенной клумбочкой лениво кружили майские жуки.

— Куда спешили? — сказал Мишка.

Клим заставил его бежать чуть не всю дорогу. Они опустились на теплую от солнца скамейку. Одуряюще пахло травяным настоем; в зарослях деревьев, почти скрывающих соседнее здание райкома партии, слышался монотонный плеск фонтанчика.

— Помнишь? — сказал Клим.

Мишка проследил его взгляд — он упирался в угол между стеной дома и дощатым заборчиком.

— Еще бы,— сказал Мишка.

Его сонные от зноя глаза ожили.

— Еще бы,— повторил он.

Клим молча подошел к забору, притоптал крапиву.

— Эх ты,— сказал Мишка.— Не там ищешь..

Немного левее он отыскал глубоко врезанные в серую покоробленную доску забора цифры.

— Да,— сознался Клим виновато,— а я забыл...

— Эх ты,— повторил Мишка. Потом, присев на корточки, они долго рассматривали цифры.

44. XI. 21.

Метель швыряла в окна влажные хлопья снега; и было тоже два, и начало бюро затягивалось, а потом Клим ждал своей очереди, а потом, когда все уже подходило к концу и он ответил на все вопросы, открылось, что до четырнадцати еще полгода. Член бюро, который экзаменовал Клима по поводу Тегеранской конференции, досадливо пожал плечами: