Эта национальная аксиома, завоевавшая в нескольких различных формулировках огромную популярность в сионистском движении, была плодом чистейшего исторического вымысла, выросшим из концепции изгнания. Хотя подавляющее большинство профессиональных историков прекрасно знало, что насильственного изгнания «еврейского народа» никогда не было, они позволили этому христианскому мифу, перенятому иудейской традицией, свободно распространяться по общественным и педагогическим каналам национальной памяти, не пытаясь препятствовать его распространению. Они даже косвенно помогали распространению этого мифа, понимая, что только он может послужить моральным оправданием заселения «изгнанной нацией» земли, где живут другие люди.
С другой стороны, такое явление, как массовое обращение в иудаизм, благодаря которому в Средиземноморье возникли огромные еврейские общины, почти не оставило следов в национальных летописях. Если поначалу о нем и упоминалось, впоследствии, по мере того как продвигалось строительство национальной памяти, эти упоминания были фактически стерты. Даже сами прозелиты, как уже упоминалось, старались скрыть свое происхождение. Стремясь «очиститься» и стать частью «святого народа», всякий новообращенный мечтал похоронить свое «нечистое» прошлое – время, когда он употреблял в пищу всевозможную мерзость и поклонялся идолам, – и как бы родиться заново для своей общины в соответствии с новообретенной верой. Дети его детей, как правило, не знали или не хотели знать, что в прошлом их предки были презренными язычниками, вошедшими «снаружи» в избранную Богом еврейскую общину.
Кроме того, они стремились обрести престиж, связывавшийся с фактом «биологической» принадлежности к избранному народу. Несмотря на позитивное отношение иудаизма к прозелитизму и лестным отзывам о новообращенных, причастность к нему «от рождения» по-прежнему оставалась важным символическим капиталом в галахическом мире. Престиж, которым наделяла принадлежность к тем, чьи предки были изгнаны из святого Иерусалима, укреплял дух верующих и укреплял их идентичность то в угрожающем, то в полном соблазнов мире. Приверженность концепции, выводящей их происхождение непосредственно из Сиона, укрепляла несущую «привилегии» связь со Святым городом – городом, являющимся, согласно традиции, центром мира, за которым как христиане, так и мусульмане были вынуждены признать религиозное первенство.
Вовсе не случайно еврейское национальное движение предпочло взять из долголетней традиции именно ее фиктивно-этнический аспект. Оно набросилось на него как на драгоценную добычу, тщательно переработало его в своих идеологических лабораториях, подвело под него псевдонаучный исторический базис и, в конечном счете, вытесало прочный фундамент для всей своей концепции прошлого. Таким образом, национальная историческая память была «пересажена» на почву культового забвения – отсюда и ее потрясающий успех.
Воспоминания о массовом обращении в иудаизм могли бы поколебать метанарратив о прочном биологическом единстве еврейского «народа». Ведь корни его генеалогического древа должны были напрямую восходить к Аврааму, Ицхаку и Яакову, а не переплетаться с различными пестрыми человеческими сообществами, жившими в Хасмонейском царстве, под персидским владычеством или на обширной территории Римской империи.
Искоренение памяти о массовом (принудительном или добровольном) переходе в иудаизм было непременным условием обеспечения целостности линейной временной оси, вдоль которой беспрерывно перемещается из прошлого в настоящее и из настоящего в прошлое особая скитающаяся, изоляционистская по духу и, разумеется, полностью выдуманная «нация».
Зоны молчания: в поисках утраченного (еврейского) времени
Часть берберов исповедовала иудаизм, религию, воспринятую ими от сильных израильских соседей, обитавших в Сирии. Среди берберов-иудеев было и племя Джерба, жившее в районе горы Аурас, племя Кахины, убитой арабами в ходе их первых завоеваний.