«Вот только рояля, то бишь пианино, мне недоставало, на кой ляд Оксимовым деткам этот рояль, им что — тряпичных кукол мало будет? А с другой стороны, пусть голодные малютки поиграют, развлекутся, забудутся, — размышлял благородный человек Муксунов. — Ну, так и быть: возьму-ка я и это, черт его дери, пианино — вдруг кто из сироток вздумает обучиться игре»…
— Ладно, — сказал он, чуть поколебавшись. — Пианино беру, но проценты — поровну, и точка. Вы ведь и сами знаете, что насчет возврата займа — еще бабушка надвое сказала. Вообще не понимаю, что меня дернуло предложить вам три четверти, да еще наличными. Не многовато ли? Я, с позволения сказать, принимаю на себя все ваши риски. Но опять-таки — чего не сделаешь ради дружбы, а?
— Похоже, дружище, вы правы, — Шпарвассер даже поежился, представив себе, что предстоящая сделка вот-вот сорвется. Что ж, назад дороги нет. И, собравшись с духом, продолжил, уже примирительным тоном: — По правде сказать, я с вами всецело согласен…
Последовала пауза, оба выжидали: то ли Шпарвассер продолжит дискуссию, то ли Муксунов прервет ее нетерпеливым замечанием.
Случилось именно второе. Муксунов не утерпел:
— Ну, Готич, говорите же.
— Видите ли, тут имеется еще и пони. Лошадка такая. Очень симпатичная, отнюдь не старая, разве что слегка недокормленная.
— Что еще за лошадка? К чему мне лошадка?
— А вот к чему: пони — тоже часть изъятого имущества театра. Надо же было на чем-то перевозить пианино и прочий театральный реквизит — декорации, знаете ли, костюмы, занавес…
— Уж не хотите ли вы сказать, что прилагается еще и тележка?
— Конечно, да, но ее уже забрал за долги кто-то из взыскателей, поскольку она была в приличном состоянии и по деньгам ее оценили даже чуть выше суммы задолженности. Каждому свое. Нет долгов — чиста любовь.
— А что же сталось с хозяином театра?
— Его самого, его жену и двух дочерей наш градоначальник — его высокоблагородие Жукоедов — взял в услужение. Они зарекомендовали себя необычайно ценной челядью: играют, поют, декламируют, знают бонтон, по-французски болтают запросто — и все это за крышу над головой и тарелку супа. О, сколь он милостив, наш высокодостойный, правосудный, благоурожденный, великообразованный, превосходительный верховный градопопечитель, в былом — управитель шахты, всем нам пример, само милосердие и, сказать осмелюсь, добрейшей души человек — да упасет его, хвала ему и слава, Господь, его и домочадцев…
— Хм, так-то оно так, — согласился Муксунов, не расточая слов и без особого подъема, ибо столь высокая оценка ему внутренне претила — ведь, тая гордыню, самым ярым добродеем в подлунном мире он привык считать собственную скромную и чуткую персону. К тому же и фамилия градоначальника ему ничуть не нравилась — она неизбывно напоминала ему,
…Вот и придумал он, так сказать, во искупление грехов своих, облагодетельствовать сироток Оксима, даровав им несколько тряпичных куколок, а теперь, выходит, получат бедняжки еще и рояль — ладно уж, пианино, — и самую что ни на есть настоящую лошадку, пусть не арабского скакуна и даже не тяжеловоза, а всего-навсего пони,