Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

Моё слово – кремень: сказал, кончу в начале августа, и кончил – 13-го. На следующий день срочным нарочным отправил Бугаёва к Траперу с журналами и разрешил замученному парню с бичами поквасить с недельку в родном посёлке, пока я перебазирую его хлам на Детальный-2, а свой – на Угловой. Сулла ушёл за Горюном, остальные удрали на речку, а я хожу по опустевшему стойбищу как неприкаянный, делать ничего не хочется, думать – тем более. Полнейшая апатия и прострация, хоть ложись и изображай йога. Ухайдакали вороного крутые горки! С утра ещё, с налёту думал сбегать проведать Уголок – раздумал, начал зачем-то мыть ноющие ноги, одну вымыл, другую – расхотелось, вытер так, пошёл, обречённо шмякнулся на спальник. В мозгах сплошная калейдоскопическая круговерть из всякой чепухи, как после тяжёлой пьянки, в которой никогда толком не бывал. Взялся за борщ, открыл банку, понюхал, нашёл силы поморщиться, отставил. Так и свихнуться от безделья недолго! Завыть, что ли? Неохота…

Пришёл кормилец, притаранил две здоровенные кетины, волочащиеся хвостами по траве, умело вспорол белоснежное брюхо, вывалил, помогая пальцами, икру в миску – смотреть противно, чуть не вырвало. Ни зародышей, ни варёной красной рыбы терпеть не могу, она такая сухая, жёсткая и безвкусная, не сравнить с нежным тайменем или ленком, не говоря уже о царской форели. Головы и хвосты Сашка отнёс далеко на помойку, и там они не залежатся – охотников хватает и сверху, и снизу: сойки, сороки, лесные вороны, мыши, хорька видели, а пара соболей и не думает прятаться, убеждённая в полной летней безнаказанности.

- Сашка, - спрашиваю вяло, - тебе чего-нибудь хочется? – Может и мне того же захочется.

- Ухи, - отвечает, не задумываясь, - из свежатины. – Счастливец! Тоска! – Куда мы теперь? – интересуется.

- На скалу, - радую.

- Лишний раз на речку не сбегаешь, - сожалеет.

 Мне бы его заботы. Согласен сейчас на любые. Пойти вздрыхнуть, что ли, на всю катушенцию? В палатке духотища, в самый раз забыться.

А не удалось. Слышу натужное лошадиное дыхание вперемежку с попёрдыванием и звяканье подков о камни. Горюн? Так рано? Ура! Бодро выскакиваю, а это не он. Три абсолютно незнакомых, с избытком навьюченных, лошака, облегчённо всхрапывающие и мотающие мордами в соображении конца пути, и четыре незнакомых, изрядно навьюченных, мужика, тяжело отдыхивающиеся и смахивающие пот, льющий с бровей, носа и подбородка густой капелью. Все семеро в мыле. Один первым тяжело сбрасывает рюк с торчащей из него длинной ручкой молотка, утирает пот с широкой белобрысой морды в жарких розовых разводьях и идёт ко мне с протянутой широченной короткопалой дланью.

- Привет! – Дима! Кузнецов!

- Привет! – радуюсь, наконец-то приличным, гостям. – Какими судьбами?

- Вашими, - отвечает, оглядываясь, и, увидев оставшиеся каркасы палаток Кравчука, спрашивает: - Свободны? – Киваю головой. – Михаил, - обращается Дима к одному из своих, - давай туда, - и снова ко мне: - Так это ты взбаламутил весь район? Где тут ваше сверхместорождение? – тихо смеётся, тоже рад встрече. – Ну и видик у тебя, прямо как африканский эбеновый божок, видел таких?

 Я всё видел и всё знаю.

- Видел, - отвечаю, лихорадочно роясь в эрмитажных воспоминаниях.

- Такой же худой и коричневый. Над сеткой до пояса будешь выпрыгивать. – Кому что, а у Дмитрия всегда одно на уме – волейбол: и хобби, и образ жизни. – Чего площадку не сделали? – Только её нам и не хватало.

- Как-то, - оправдываюсь, - не собрались. Торопились участок кончить, чтобы вам передать. Ты-то, - спрашиваю, - чего на лошаках припёрся, дороги не дождался?

Он с остервенением снимает потную энцефалитку, а под ней – бело-розовая в красных пупырышках необъятная спина и мощная выпирающая грудь без единого волоска. Может, и есть какие, но такие светлые, что и не видно. Мне бы такие телеса вместо эбеновых.

- Теперь, - отвечает, - и не дождёшься.

- Что так? – беспокоюсь за всесоюзный объект, неужели месторождение отменили по новейшей научной гипотезе.

- Рыба на нерест пошла, - объясняет, успокаивая, Дмитрий, - до конца месяца никто не будет работать.

- Чего она, - удивляюсь, - поперёк дороги, что ли, валит?

- Поперёк кармана, - уточняет, ухмыляясь, Кузнецов.

 Вот те на! Приехали! Мы-то, ухайдакиваясь, торопились к началу месяца, подгоняемые мыслителем, сделали, как и обещали, а выходит, что весь наш кровавый пот коту под хвост? Обидно донельзя, а ничего не сделаешь: мы – такие замухрышные винтики в разогнавшейся поисковой махине, что если даже и свернём шею-резьбу, то мало кто и почухается. В нашем социалистическом производстве всегда так: сначала «давай-давай!», а потом почему-то встали, а то и вовсе забыли, зачем начинали. Зато всё по плану, у нас их тьма разных: пятилетний, годичный, квартальный, месячный, встречный, уточнённый, коллективный, индивидуальный, технический, социально-политический… Их столько, что чёрта с два запомнишь. Вот и приходится вкалывать на «давай-давай-стой, не туда заехали!». Внизу, у реки, где строится дорога, отчётливо услышался натужный рёв бульдозеров.