В общем-то, я, приняв приглашение, знал, кого увижу, но почему-то, вопреки реалиям времени, надеялся на большее. Мыслил, что встречу комиссаров Гражданской и политруков Отечественной войн, легендарных партактивистов первых созидательных пятилеток, сверхчеловеков, пронизанных революционной романтикой и излучающих неиссякаемую энергию и энтузиазм. А вместо них? Знакомые всё лица, узурпировавшие вместе с административной и политическую власть, геройчики провинциальных склок и пузырчатых амбиций. Осознав, что я не хуже, сразу успокоился и отключился на обдумывание плана мероприятий по интерпретации электроразведки своей организации. Алевтина что-то толковала о необходимости сплочения вокруг… о неустанной бдительности, поскольку… о повышении партийной дисциплины, чтобы противостоять… о безусловности выполнения решений пленума, иначе… о руководящей роли… и о персональной ответственности… Говорила много звучных слов, но все они были до того округлы и скользки, обтёсаны, обглажены, облизаны и до отвращения знакомы, до того навязли в ушах, что уже не воспринимались, пролетая мимо самозащищающегося сознания. Одно я только усёк, да и то потому, что касалось лично меня: этот прохиндей Кравчук, оказывается, не выполнил важнейшего партийного задания – не провёл всеми ожидаемой и крайне необходимой для повышения трудового тонуса беседы на участке о международной классовой солидарности против оборзевшего американского атомного империализма. Что мне ещё понравилось у старших товарищей по борьбе, так это то, что никого не надо было силой тянуть на трибуну. Стоило Алевтине объявить прения, как партийцы один за другим, без понукания вставали и один за другим призывали, клеймили, осуждали, клялись и критиковали, не взирая, в прямом смысле слова, на лица. Только Трапер промолчал да Розенбаум не проснулся. А я понял, что все виноваты, и все правы, и все, как один. Мне тоже захотелось покаяться, но вовремя решив, что не дорос до покаяния, с трудом удержался.
- Может, кто ещё хочет высказаться? – неосторожно открыла задвижку секретарша.
Естественно, хочет! Кто, кроме меня? Моя рука поднялась ещё до того, как я придумал, о чём буду говорить.
- Меня учили, и я запомнил, - начал, разгоняясь, - что наша партия – партия пролетарских масс, т. е., рабочих и крестьян. – Я сделал глубокую подготовительную паузу. – К сожалению, в нашей партийной организации я этого не увидел. – Зато увидел, как мгновенно пошла ярко-красными пятнами Алевтина, видно, нечаянно угодил не в бровь, а в глаз, видно, ей уже доставалось за однобокий состав партийной организации.
- Из молодых да ранний, - тихо прошептал, наклонившись к Когану Хитров, так, чтобы все слышали. – Далеко пойдёт.
- По вашим магистралям и профилям далеко не уйдёшь, - отбрил я с ходу.
Коган засмеялся.
- Он прав, - соглашается. – И хорошо, что правду подсказывают молодые: значит, растёт достойная смена, значит, жизнь ветеранов прошла не всуе.
Я немножко притормозил, чтобы твёрже запомнить это замечательное «всуе» и на досуге разобраться поподробнее, что оно означает и в каких случаях применяется.
- Молодец, Василий, - похвалил мыслитель, и я окончательно понял, что выпрут меня отсюда с треском, да ещё и без выходного пособия. А, и пусть! Зато какая радость, какое счастье – высказать без оглядки свою правду, даже ценой жизни! Как я понимаю Джордано Бруно!
Увидев, что я всё ещё стою, опозоренная комиссарша с ненавистью спросила:
- У вас ещё что-то есть?
Ещё как есть! Ещё много чего есть! Меня не остановить, не заткнуть рот, я им выложу напоследок.
- Хотелось бы ещё обратить внимание товарищей на необъективно завышенную самооценку.
Коган опять засмеялся, радуясь продолжению спектакля, в котором он, слава богу, зритель.
- В чём же она завышена? – возмутилась Алевтина, поскольку ей отводилась главная роль.
Я перевёл дыхание, крепко сжал пальцами для опоры спинку впереди стоящего стула и рубанул с маху:
- А в том, что партийная организация не осуществляет в полной мере, - тут я немного смягчил обвинение, - свою главную задачу.
- Это какую же? – не выдержал Хитров. Даже Розенбаум проснулся, а Трапер склонил голову до самых колен, удобно спрятавшись в индивидуальном окопе.
- А такую! – чуть не сорвался я на крик, но сразу взял себя в ежовые рукавицы. Это мне – раз плюнуть, нервы у меня, как у паралитика, а самообладание, как у висельника. – Вы не проводите мероприятий в массах. – Дал им немножко прийти в себя и доконал: - А массы у нас – в тайге!
Все поначалу опешили, растеряв остатки здравых мыслей, и только сообразительный мыслитель не засмеялся, а тихо со стоном, сдерживая себя, заржал и подначил:
- Так, Вася, крой нас, прохиндеев!
Меня и подначивать не надо, и без подсоса, когда заведусь, не остановишь. А тут личная причина мешается, свербит отмщением.