Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

— Вы расслышали правильно. Но называйте меня отцом. Ведь я всем вам отец.

И совсем другим голосом, не рассчитанным на публику:

— Остальные вопросы решим уже внутри дома. Это еще не значит, что я согласился вас принять, однако…

И вдруг опять львиный рык, на этот раз обращенный к противоположной стороне улицы:

— Ничего у вас не выгорит, Бертольд, зря только шастаете вокруг и прячетесь за углом. Я давно уже вас увидел. Вы не получите у меня ни койки, ни еды, потому что опять напились! Ступайте отсюда!

На той стороне улицы пошатывающаяся фигура в грубошерстном пальто вздымает руки к небу и кричит срывающимся голосом:

— Сжальтесь надо мной, господин Зайденцопф! Где же мне приклонить голову ночью? На бульварах пока еще холодно.

Фигура поспешно перебегает улицу.

— Пошли, скорее! — шепчет Зайденцопф. Дверь приотворяется, Куфальта вталкивают, Зайденцопф протискивается следом — рраз! Перед самым носом торопящегося Бертольда дверь захлопывается.

— Выключите звонок, Минна! За дверью Бертольд! — кричит Зайденцопф.

В прихожей темно, но не настолько, чтобы Куфальт не мог разглядеть на лестнице, ведущей на верхний этаж, две женские фигуры — давешней служанки и дородной расплывшейся дамы тремя ступеньками выше.

Последняя разражается капризно-плаксивой тирадой:

— Ах, отец! В этакий поздний час ты пускаешь в дом незнакомого человека. А он наверняка пьян и прокутил все деньги с дурными женщинами. Из тюрьмы не приходят вечером.

Ей возражает пронзительный голос косоглазой:

— Нет, госпожа Зайденцопф. Он не пьян. И прямо из тюрьмы, потому как в глаза глядеть боится. Брюки у него свежеотглажены и не измяты, — значит, у девок еще не был…

— Тихо! — рычит лев. — Займитесь своим делом, женщины! Ни слова больше!

Обе фигуры исчезают.

Из-за входной двери доносится жалобное нытье:

— Отец Зайденцопф, где же мне ночевать?! Отец Зайденцопф…

— Пшел! Пшел отсюда! — шипит Зайденцопф в сторону двери. — Долг иногда повелевает голосу милосердия умолкнуть… Пойдемте, юный друг.

Сквозь замочную скважину все еще слышится:

— Отец Зайденцопф, отец Зайденцопф…

Но они переходят из прихожей в другую комнату; там еще довольно светло.

Коротышка в черном опускается в огромное кресло с подголовником, стоящее за письменным столом, — половинки подголовника торчат над ним, словно крылья. Куфальту милостиво разрешают сесть по другую сторону стола.

— Мой юный друг, — сразу же начинает разговор коротышка, — вопрос моей супруги попал в самую точку. Откуда вы пожаловали к нам так поздно?

— Из Центральной тюрьмы.

— Но в Центральной тюрьме выпускают на свободу в семь утра. Вы могли бы попасть сюда к двенадцати. Где же вы провели это время?

— Меня… — начинает Куфальт.

Тут коротышку словно подбрасывает:

— Стоп! Стоп! Молчите, дорогой! Не говорите, не подумав! Ложь так легко слетает с наших уст! Лучше ответьте: «Мне стыдно сказать вам правду, отец!» Тогда мы оба помолчим и поразмыслим над тем, как мы все слабы.

— Но меня выпустили только в час двадцать, господин Зайденцопф.

— Отец Зайденцопф, — поправляет тот. — Запомните: отец. Я вам верю, друг мой, но будет лучше, если вы покажете мне выданную вам в тюрьме справку.

Куфальт достает бумажник, роется в нем, вынимает справку и протягивает ее через стол.

Зайденцопф сведущ в этих бумагах, ему достаточно одного взгляда.

— Хорошо. Вы сказали правду. И все-таки… Нет, оставьте бумажник на столе, пусть полежит. Мы еще вернемся к нему. А сейчас я только…

Коротышка рывком поворачивается к окну и начинает сильно барабанить пальцами по стеклу:

— Ты уйдешь или нет? Уйдешь или нет? Что мне — полицию вызвать? Убирайся сейчас же!

Куфальт едва успевает заметить за стеклами бледное длинноносое лицо Бертольда, тут же отпрянувшего от окна.

А Зайденцопф весь сияет:

— Боится меня, как видите! Еще как боится! Да, мы шутить не любим. Мы предпочитаем строгость. С заблудшими душами надо обращаться строго. Строго и в то же время милосердно. Однако вернемся к нашему разговору. Но даже если вы вышли на волю в час двадцать, вы могли бы быть здесь на час раньше!

— Сперва я попал на другую Апфельштрассе, — ту, что в Альтоне. Так что битый час тащился с тяжелым чемоданом через весь город.

— Обойдите стол! — вдруг кричит Зайденцопф. — Подойдите ко мне! Поглядите-ка в ваш бумажник!

Он успел его открыть и изумленно уставился в одно из пустых отделений.

Куфальт ничего не видит, кроме того, что там пусто, не понимает, чего от него хотят, и молча ждет, что за этим последует.

— Подуйте-ка в него, приятель. Разве вы не видите, что там сидит паук?

Куфальт ничего не видит, но добросовестно дует.

Зайденцопф принюхивается.

— А вы все же выпили, мой юный друг! Правда, совсем немного. Всего лишь рюмочку, не так ли? Вроде бы ничего страшного, но лучше совсем бросить. Посмотрите на Бертольда, он и умен, и не лишен нравственных и религиозных принципов, однако пьет. В «Синем кресте» уже трижды давал обет бросить — я руковожу этим обществом и именно по поручению «Синего креста» возглавил этот приют — и каждый раз нарушал! Каждый раз!

— Я бы и так дохнул на вас, не стоило ломать комедию.