Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды

— То есть вы хотите содрать с нас по триста марок за подержанные машинки? Вы, видно, немного того, — протестует Маак.

— Просто за горло нас берете! Думаете, деваться им некуда: заказ у них есть, а машинок нет!

— Ну, что тут такого, я же только предложил свои условия. Да вы хоть весь Гамбург обойдите, никто не сделает вам такого выгодного предложения.

— Это уж точно! — иронизирует Куфальт. — Никто не осмелится!

— Нет, вы еще подумайте хорошенько, — говорит Грюншпом. — Всего лишь чудненькое гарантийное письмо от фирмы «Гнуцман» за подписью Бера, и я с радостью (тут он делает над собой усилие) — и я с радостью, — я вовсе не такой уж плохой человек, — соглашусь на двести марок задатка…

— Ишь чего захотели! — обрывает его Куфальт.

Но Маак вдруг подчеркнуто вежливым тоном завершает разговор:

— Итак, до свиданья, господин Грюншпом, может быть, мы и в самом деле еще подумаем о вашем предложении.

— Маак, ты что! — недоумевает Куфальт.

— До свиданья, до свиданья, господа. Вы еще вернетесь.

И, провожая их до дверей, повторяет:

— Вы еще вернетесь ко мне. Вот увидите: я дам вам действительно первоклассные машинки.

Куфальт с Мааком сидят на скамейке и курят.

— Не понимаю тебя, Маак, — начинает Куфальт. — Если отдать тысячу двести за машинки да еще вычесть триста двадцать, которые мы собрали на прочие нужды, то на всех нас останется около тысячи трехсот марок, то есть на рыло придется…

Он считает в уме.

— Сто шестьдесят марок и выплаченная пишущая машинка, — опережает его Маак. — А иметь собственную машинку совсем неплохо.

— Но ведь нас восемь человек, а машинок всего шесть, — упорствует Куфальт.

— Этот болван Монте останется с носом. Нечего было навязываться.

— А я?

— А тебе мы выплатим твою долю деньгами.

— Долгонько придется ждать. Тогда и я, пожалуй, останусь с носом, — обиженно поджимает губы Куфальт.

Оба надолго замолкают.

Вдруг Куфальт орет:

— А я возьму и не пойду к Беру! И письма просить не стану! Да он меня просто за дверь вышвырнет, скажи я — мол, заказ взяли, а машинок-то и нету! Не пойду, и все! Ни за что не пойду!

— И не надо, — едва шевеля губами, произносит Маак.

— Как это — «не надо»?

— Я же сказал: и не надо.

— А как же?

— Эзер сварганит нам гарантийку.

Оба долго, долго молчат. И не глядят друг на друга.

Теплый летний вечер. На скамейке сидят два молодых человека. Оба прилично одеты, приятной наружности, курят сигареты «Юно». И руки у них на месте, и головы на плечах, — в общем, посмотреть со стороны — люди как люди. Но ведь Маак сказал: «Эзер сварганит…»

Нет, они люди конченые, отпетые, им уже в плоть и кровь вошло, что нормальным путем им ничего не добиться, что они уже никогда не смогут вернуться к спокойной упорядоченной жизни. Ощущение это пришло к ним сразу после приговора, в тюрьме только усилилось, а по выходе из нее так укоренилось, что не вытравить. Они живут как бы на обочине жизни, боятся любой сплетни, любого полицейского, любого агента уголовного розыска, боятся писем, боятся своих же товарищей по несчастью, боятся проговориться во сне, боятся чиновников благотворительного комитета. Но больше всего они боятся самих себя. Они уже не верят себе и на себя не надеются: все равно когда-нибудь да сорвутся. Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды, тот весь век будет ее хлебать.

Маак сказал: «Эзер сварганит…»

И теперь торопится объяснить:

— Пойми, мы вовсе не собираемся обдурить старика Грюншпома. В конце месяца мы с ним расплатимся честь по чести. В конце концов, не все ли ему равно, от кого он получит свои деньги. В крайнем случае, вернем ему машинки. Там видно будет, месяц — большой срок.

— Но зачем все это? — не понимает Куфальт. — Можем ведь попытать счастья у других торговцев машинками.

— Нет и нет! — резко возражает Маак. — Так наверняка лучше. По крайней мере, знаешь, что можешь добиться того, чего хочешь.

— И это говоришь ты, Маак! — Куфальт поражен. — Не ты ли уверял, что не станешь ввязываться в темные дела? А теперь, когда у нас есть настоящая работа, ты хочешь взяться за старое? Ничего не понимаю…

Вместо ответа Маак закуривает. Потом, слегка прищурившись, довольно спокойно парирует:

— А я и не говорил, что хочу браться за старое, дуралей. Просто хочу как-нибудь обернуться до конца месяца.

— Я знаю, чего ты хочешь! — вопит Куфальт, пронзенный внезапной догадкой. — Ты хочешь загнать наши машинки и смыться с деньгами…

Однако Маак и не думает обижаться. Привычным жестом поправив очки, он сплевывает крошки табака и говорит:

— Но я знаю, что происходит с тобой: прилип к одной юбке и весь кураж растерял.

— А ты? Разве ты не прилип к своей Лизе? — ершится Куфальт, и перед глазами у него встает милая мордашка с блестящими, как вишни, глазами и круто завитыми кудряшками.

— Бабы, они и есть бабы! — отмахивается Маак. — Этого добра везде навалом.

Но, помолчав, добавляет совсем другим голосом:

— Впрочем, моя-то того… С прибытком…