Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

— Нет-нет, — произносит Куфальт. — В Гамбурге мы начнем все по-новому. Может, вы обо мне еще услышите…

И, рассмеявшись, уходит, снимает в сберкассе деньги, пакует вещи. Перепуганная хозяйка, ворча, крутится вокруг него: «Как можно таких выпускать!» И вот наконец он в поезде!

Начинается новое кино!

Он разворачивает свежий номер «Вестника».

— Вонючая газетенка, — бормочет он.

Но в этой газетенке он находит на полутора страницах нечто такое, что заставляет его забыть о поездке.

Сгорела деревообделочная фабрика!

«Поджигателя, рабочего Эмиля Бруна, отсидевшего одиннадцать лет в тюрьме, несмотря на тщательные поиски силами всей городской полиции и жандармерии, пока найти не удалось. Предполагают, что он в ту же ночь отбыл в Гамбург. Вероятно, это он во время пожара украл мужской велосипед, оставленный у входа в трактир Кюна, и на нем…»

Ну, Эмиль, дружище, если я встречу тебя в Гамбурге, восьмерить не буду, я тебя не заложу!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Идем на дело

1

Первая декада февраля. Гамбург пропитан дождями, туманом, холодом, слякотью и быстро тающим снегом.

Стоит ночному ветру подуть со стороны Аусен и Инненальстера, как люди поднимают воротники пальто и стараются быстрее попасть домой. Напрасно сверкают великолепным блеском шикарные магазины на Юнгфернштиге; разве что разгоряченная и оживленная молодая парочка после театра или кино остановится поглазеть на витрину: «Смотри, какой красивый большой аквамарин! Не этот, другой, оправленный в старое серебро…» — «Да, прекрасно! Пойдем, нам еще до дома добираться, а эта сырость и холод до костей пробирают!»

Еще десять минут, и поток зрителей из театров и кино уже иссяк, свет в витрине гаснет, с шумом спускаются жалюзи, стальные решетки вставляются с внутренней стороны окон — улица пустеет, лишь озябшие девицы стоят на углах в ожидании клиентов.

— Ну, миленький, что будем делать?

— Некогда, крошка, некогда, — торопливо произносит молодой человек в пальто и котелке. — В следующий раз.

Он быстро шагает дальше, воротник его пальто тоже высоко поднят, но, похоже, сырость и резкий ветер ему нипочем. Он довольно насвистывает что-то и твердо ступает каблуками, разбрызгивая снежное месиво.

«Порадуется же старушка Флеге утром моим порткам», — мельком проносится у него в голове.

Возле Альстерского павильона стоит полицейский. Он возвышается на посту темной грозной фигурой и зорко следит за улицей, но молодой человек только громче насвистывает…

«Ну и стой себе. Только стоишь на двести метров дальше, чем нужно!» — И он поворачивает на Гроссе Блейхен.

Больше ему спешить не нужно. Он идет довольный, снова насвистывает, останавливается перед витриной магазина мужской одежды и заговаривает с девушкой. Уходя, дарит ей сигарету и обещает на следующий вечер в восемь быть у этого же магазина. Сейчас у него, к сожалению, свидание.

За Гроссе Блейхен начинается Вексштрассе.

Кажется, уличные фонари здесь тускнее, да и людей почти не видно. Часы на Михеле бьют полночь.

Молодой человек перестает свистеть, идет медленно. Мрачной громадой возвышаются неосвещенные дома, в гавани воет сирена: из-за сырого воздуха кажется, будто пароход плывет за ближайшим углом.

На Гроссе Ноймаркт человек в нерешительности останавливается, снова закуривает сигарету, потом быстро идет в кафе, подходит к стойке и заказывает грог с двойной порцией рома.

Когда он его допивает, на часах двадцать минут первого. Он платит и снова выходит на улицу. Но дальше не идет, а возвращается и снова отыскивает Вексштрассе.

На углу Трампганга тоже стоит одинокая девушка. На сей раз он не ждет, когда с ним заговорят, а сам заговаривает с ней. Он немногословен.

— Ну? — спрашивает он.

— Он у Лютта, — торопливо шепчет она.

— Точно?

— Клянусь. А где мои пять марок?

— Две, — немного подумав, отвечает мужчина. — Вот. Остальные три получишь, если он действительно там.

— Будь осторожен, Эрнст, — предупреждает она. — Это зверь. Вчера избил Эльзу до полусмерти и вытряс из ее дружка все бабки.

— Значит, у него есть деньги? — Человек разочарован.

— Да, марок двадцать наверняка.

— Хм, хм! — раздумывает он. — Тогда пока.

— Точно?

— Клянусь, — передразнивает он ее, смеется и идет дальше.

2

Он идет не на Трампганг, а прямо, останавливается у Радемахерганга, смотрит в темный провал, где тускло светит газовый фонарь, оглядывается по сторонам — и ныряет в Трущобы. Идет направо, еще раз направо, снова пересекает Вексштрассе, исчезает в Лангенганге, проходит до Дюстернштрассе и снова исчезает в Шульганге.

Он идет все время посередине узких переулков, иногда вытягивает руки, пытаясь достать стену дома справа и слева. Иногда это ему удается, а иногда переулок слишком широк.

До сих пор ему не встретился ни один человек. Старые фахверковые дома стоят тихие, неосвещенные, будто давно вымершие, они склоняют друг к другу крыши, словно хотят упасть, и неба совсем не видно.

Иногда на мостовую, по которой он идет, падает свет из пивных, звенит цимбалами и колокольчиками оркестрион, пронзительно визжит граммофон. Окна пивных завешены желтыми или красными гардинами.